"Маалуф Амин. Странствие Бульдасара " - читать интересную книгу автора

размозжит мой череп о стену. Но, к счастью, прибежал слуга, коснулся его
руки и прошептал ему что-то на ухо. Некие успокаивающие слова, я полагаю,
так как его хозяин сейчас же меня оставил, а потом оттолкнул
пренебрежительным жестом. Затем он вышел из магазина, бормоча какое-то
проклятие на своем языке.
Я никогда его больше не видел. Наверное, я в конце концов забыл бы даже
его имя, если бы его приход не отметил начало странной вереницы посетителей.
У меня не было времени это заметить, но сегодня я в этом уверен: после этого
Евдокима приходящие в мой магазин люди изменились, они вели себя как-то
иначе. Быть может, паломник из Московии хранил в своих глазах тот ужас,
который иногда именуют "священным". Теперь я замечаю его во всех глазах. И
вместе с ним это нетерпение, суету, тревожную настойчивость.
Это - не просто впечатления. Так говорит купец, водя пальцем по своим
торговым записям: после визита этого человека не случилось больше ни одного
дня, чтобы не пришел ко мне кто-нибудь, не расспрашивая об Апокалипсисе, об
Антихристе, о Звере и его числе.
Почему бы не сказать напрямик - именно Апокалипсис обеспечил большую
часть моих доходов в последние годы. Да, это Зверь меня одевает, Зверь меня
кормит. Как только тень его промелькнет в какой-нибудь книге, отовсюду
сбегаются покупатели, с легкостью развязывая кошельки. Все продается за
золото. Самые ученые книги и самые фантастические. На моих полках побывало
даже некое "Точное описание Зверя и многочисленных чудищ Апокалипсиса" на
латинском языке, дополненное сорока иллюстрациями.
Но хотя это болезненное пристрастие и обеспечивает мое процветание, оно
меня все же беспокоит.
Я не тот человек, что поддается сиюминутному безумию, я умею сохранять
разум, когда все вокруг в тревоге. Как говорится, я вовсе не из тех
высокомерных и тупых существ, рождающих свои мысли, как устрица - жемчужину,
а потом захлопывающих створки. У меня есть собственные убеждения, но я не
глух к дыханию мира. Я не могу не замечать распространяющийся повсюду страх.
И даже будь я убежден, что мир сошел с ума, я не мог бы не заметить этого
сумасшествия. Как ни улыбайся, ни пожимай плечами, ни поноси глупость и
легкомыслие, это меня волнует.
В битве, идущей во мне, в битве, где разуму противостоит безумие, это
последнее продвигается вперед. Рассудок протестует, насмехается, упорствует,
сопротивляется; во мне еще достаточно ясности, чтобы наблюдать эти атаки и
отступления. Но в действительности этот остаток ясности принуждает меня
осознать, что мной овладевает безумие. И однажды, если так будет
продолжаться и дальше, я утрачу способность писать подобные фразы. Быть
может, я даже снова вернусь к этим страницам, чтобы перелистать их и стереть
то, что я только что написал. Ибо то, что сегодня я называю безумием, завтра
станет моей верой. И этого человека, этого Бальдасара, если он - упаси
Бог! - однажды появится, я ненавижу, презираю и проклинаю всем тем, что еще
осталось от моей чести и ума.
В моих словах - я знаю это - нет ясности. Ведь ползущие по миру слухи
проникли и в мой дом. В собственном доме слышу я речи, подобные речам
Евдокима.
Впрочем, это - моя вина.
Полтора года тому назад моя торговля процветала, и я решил позвать
двоих сыновей своей сестры Плезанс. Я хотел, чтобы они приехали мне помочь,