"Песах Амнуэль. А Бог един..." - читать интересную книгу автора

пятки, и он закрыл глаза, чтобы ничего больше не видеть, но Абд
аль-Муталлиб велел привести еще десять верблюдов, и снова стрелы указали
на Мишку, а потом еще и еще... Он едва держался на ногах, тем более, что
наступил полдень, и в загоне было невыносимо душно и зловонно. Сто
верблюдов терлись друг о друга боками, когда гадатель провозгласил "боги
говорят: хватит!"
На пире Мишка сидел по правую руку от отца своего, а братья хлопали
его по плечу и славили, хотя новоявленный Абдаллах и не верил в их
искренность.


Вы хотите знать, что было дальше? Я уверен - вы это знаете. Наверно,
вы догадались уже и о том, что произошло четырнадцать лет спустя, в
августе 670 года, когда Абдаллах, сын Абд аль-Муталлиба, муж Амины,
возвращался в Мекку из поездки в город Дамаск. Десантники выловили караван
в пустыне, и явились пред взором Абдаллаха, и тот простерся ниц, не зная -
радоваться спасению или печалиться расставанию.
- Я хочу увидеть своего сына, - закричал он. - Моя Амина должна
родить со дня на день!
У десантников был приказ, который они и выполнили. История, ясное
дело, не знает сослагательных наклонений. Было так. И все.


- Почему ты думал, что у тебя должен родиться сын? - спросил на
иврите Гольдмарк. Он хотел, чтобы голос звучал равнодушно, и потому на
Мишу не смотрел.
- Я люблю Амину, - помолчав, ответил по-арабски Моше Беркович,
Абдаллах, сын Абд Аль-Муталлиба, - я люблю ее как цветок в пустыне ранней
весной, а любовь всегда рождает мальчиков. Мы хотели сына, как могло быть
иначе?
- У твоего приемного отца рождались одни девочки, значит, он не любил
свою Фатиму? - доктор Гольдмарк не задавал прямых вопросов и тем более -
главного, ради которого вот уже второй час вел неспешную беседу с Мишей,
который, приняв, наконец, как факт свое возвращение в двадцать первый век,
мгновенно состарился лет на тридцать. Перед Гольдмарком сидел не мужчина
тридцати лет, каким он был на самом деле, но старик неопределенного
возраста, лишенный желания жить на этом свете.
- Сыну не пристало обсуждать деяния отца своего, - сказал Моше или,
скорее, Абдаллах, потому что от Мишки Берковича осталась в этом человеке
разве что оболочка, да и та была не более похожа на оригинал, чем
выцветшая копия на красочное полотно.
- Как... как ты собирался назвать сына? - спросил, наконец, доктор
Гольдмарк и замер в ожидании ответа.
- Мухаммед, - сказал Абдаллах. - Я хотел сам воспитать его. Я хотел
внушить ему, что Бог един. Я хотел, чтобы курайшиты поняли, в чем истина
мира, чтобы они перестали поклоняться идолам, как сделали это евреи
гораздо раньше. А ты... вы...
Абдаллах сжал кулаки и встал, но злость, вспыхнувшая в его глазах,
сменилась мгновенной тоской - он вспомнил любимую свою Амину, оставшуюся
вдовой, и отца своего с матерью, и братьев с сестрами, и Мекку вспомнил