"Анатолий Ананьев. Малый заслон " - читать интересную книгу автора

тут, в самой горловине - Калинковичи, узел железных и шоссейных дорог. Немцы
могут выйти только через Калинковичи. Взять город, перерезать дороги - и
четыре-пять дивизий в плену. А ведь это сделать не так сложно. Ударить с
двух сторон и затянуть клещи. Неужели в штабе фронта не видят этого?
- Видят, наверное.
- Я тоже думаю, видят. Не случайно вторую неделю такое затишье.
Готовятся, подтягивают силы для удара. Вот где дела будут, а мы с тобой на
отдых, а? Только мне кажется, ни на какой отдых мы не поедем, - неожиданно
добавил капитан, и улыбка исчезла с его лица. - Ты заметил такую штуку: чего
мы здесь стоим? Кого ждем? Я, между прочим, спросил начальника штаба: "Когда
выступаем в Новгород-Северский?" "Пока, - говорит, - приказа нет". А почему?
Впрочем... Нет, не пошлют нас под Калинковичи. Кого посылать? Возьми нашу
батарею: три орудия, людей в расчетах не хватает... Поедем отдыхать.
- В бой так в бой. На отдых так на отдых, мне все равно.
Панкратову не хотелось продолжать этот разговор, он без внимания слушал
командира батареи; рука то и дело тянулась к нагрудному карману, где лежало
полученное им письмо с фотокарточкой. Ануприенко заметил это и, улыбнувшись,
спросил:
- Что, опять, наверное, письмо получил?
- Получил.
- С фотокарточкой?
- Да, - кивнул Панкратов и смутился, покраснел, будто его вдруг
осветили стоп-сигналом.
- Показывай...
Капитан, склонившись над фонарем, принялся рассматривать фотокарточку.
Подошла Майя и тоже из-за плеча командира батареи взглянула на снимок -
девушка ей не понравилась. Да и у капитана она не вызвала восторженных
чувств, но из вежливости, не желая огорчать молодого лейтенанта, он тихо
проговорил:
- Красивая. Это где она, в поле?
- Почитайте на обороте...
В это время, стуча каблуками, в комнату вошел Рубкин. Он сразу понял,
что происходит: Панкратов показывает фотокарточку. "Что за дурная привычка у
человека, любишь, ну и люби себе на здоровье. Смотреть-то там не на что, а
он сует всем - нате, удивляйтесь!"
- Что это, двенадцатая? - насмешливо спросил Рубкин, подходя к ним и
наклоняясь.
- Та же, что и тебе показывал...
- А-а, с Доски почета?
Панкратов не ответил: он опять покраснел, но теперь оттого, что и в
словах, и в тоне голоса, каким говорил Рубкин, явно почувствовал насмешку.
Он хотел ответить что-нибудь резкое и тоже обидное, даже оскорбительное, и
уже подыскивал подходящую для этого фразу, но Рубкин опередил его:
- Ты, Леонид, фанатик.
Он сказал это мягко, приветливо, так что Панкратов даже растерялся, и
удивленно воскликнул:
- Как?
- Очень просто: любишь одну и никого больше вокруг себя не замечаешь. -
Рубкин будто невзначай взглянул на санитарку.
- Разве любовь - это фанатизм? - также удивленно, как и Панкратов,