"Анатолий Ананьев. Версты любви (Роман)" - читать интересную книгу автора

обметал веником ноги, мысленно и с тревогою снова говоря себе: "Может быть,
ничего не было, я все вообразил, и мне не надо было приходить?" - и хотя не
оборачивался и не смотрел на Марию Семеновну, которая стояла тут же и
ожидала, пока я управлюсь, я чувствовал, что она следит за мною, ежась от
холода в своем старом цветном ситцевом платье и кофте с заплатами на локтях,
и мне было неловко под этим взглядом. Я вошел в избу бледный и уже
совершенно не знал, что и как говорить. Да и на самом деле, что я мог
сказать Ксене? Ведь между нами ничего не было, я не писал ей, прошло два
года, она могла позабыть обо мне (как позабыла Мария Семеновна), и вдруг вот
я, явился! Только в молодости - сколько мне было тогда? Двадцать один? Да,
уже двадцать один, - только в молодости можно еще совершать такие
необдуманные поступки и ставить себя в столь неловкое положение; я ведь
делал все не по разуму, а по чувству: что испытывал, что воображал, то и
казалось действительностью, и был счастлив от этого воображения и чувств, и
только в то утро впервые, уже когда обметал ноги в сенцах, ощутил
отрезвляющее дыхание жизни. Я переступил порог и остановился у двери, не
снимая вещевого мешка с плеч, лишь опустив чемодан на пол, и оглядывал
комнату; я сразу заметил, что все здесь было не так, как прежде, что комната
перегорожена надвое не окрашенною, не оклеенною обоями и не успевшею
потемнеть еще дощатою перегородкой, и еще стоял невыветрившийся запах
свежеоструганной сосны; огромная русская печь, занимавшая, как мне раньше
казалось, добрую четверть комнаты, была теперь в первой, и меньшей,
половине, а во вторую вел ничем пока не занавешенный дверной проем, и там,
за этим проемом, за перегородкою, была Ксеня. Я не видел ее; только было
слышно, будто кто-то переодевался, шуршал платьем.
"Ксеня, к тебе пришли", - сказала Мария Семеновна, направляясь к печи,
не оглядываясь на меня и не предлагая ни пройти дальше, ни сесть.
"Кто?"
"Какой-то военный".
"Кто, мам?"
"Да шут вас знает кто, выйди да посмотри".
"Сейчас!"
В шинели, сапогах, с шапкою в руке я продолжал стоять у порога. Ксеня
же появилась в проеме дверей неожиданно, вдруг. Так же, как минуты прощания,
когда она лежала на носилках в машине, как те часы, когда вечером, при свете
висевшей над столом керосиновой лампы я сидел с нею рядом и смотрел на ее
лицо и серебристо-серые спадавшие на грудь косы, - так запомнилось мне и это
мгновение, когда после двух лет военных дорог, двух лет постоянной думы о
ней я вновь увидел ее. Она, наверное, уже собиралась отдыхать после ночного
дежурства, была в халате, и, лишь услышав, что кто-то пришел к ней, быстро
надела платье, и принялась заплетать косу, я так думаю, потому что, когда
она стояла в дверях и я смотрел на нее, тонкие белые пальцы ее еще
укладывали последние витки в косе; лицо ее выражало удивление, и ясные,
чистые глаза тоже выражали удивление; она была как бы вся на свету, немного
пополневшая с того времени, но еще более женственная от этой полноты, и я,
знаете, глядя на нее, чувствовал, что не зря все эти годы думал о ней.
Вместе с тревогой и растерянностью я испытывал прилив счастья; я старался
уловить в ее взгляде прежние и дорогие мне чувства и мысли, и хотя их не
было и не могло быть в ней, все же то удивление, какое светилось в ее
глазах, было как бы обещанием, надеждой, что все еще вспомнится, вернется и