"Михаил Леонидович АНЧАРОВ. Прыгай, старик, прыгай! (Повесть)" - читать интересную книгу автора

майор.
-- Значит, что-то опять у нас не так, -- сказал Сергей Иванович. -- Не
иначе... И костёр горит...
Помолчали.
-- А Громобоев что? -- спросил Сергей Иванович.
-- Громобоев -- тоже фрукт, -- сказал майор. -- Как его в центре
терпят?.. Он же дела своего не делает, всё в чужие лезет. Вроде Миноги.
-- Не скажите, -- не согласился Сергей Иванович. -- Есть машина, есть
горючее, а машина стоит -- нужна запальная искра. Вот этот ваш Громобоев и
есть искра... Да и Минога такая же.
Город уже устал от возбуждения и малость притих.
Бурёнки, чушки и курицы тоже поунялись, и хотя производили больше
ожидаемого по науке, однако уже не заливали город молоком и не заваливали
поросятиной и омлетами.
Возводили животноводческий комплекс скоростными методами, комиссия
изучала природный феномен, с перерывом на громобоевский сон гремела техника,
и два строительства мчались наперегонки, и все старались не думать, чем всё
это кончится.
Появилось много новых людей и новых идей, и город жил в усталом
философском напряжении.
Но странное дело: несмотря ни на какие громкие события, в центре
внимания всех жителей и приезжих оставалось мелкое провинциальное следствие
о Миноге и давнем полицае, прочно зашедшее в тупик благодаря деятельности
некоего Громобоева, которому давно уже пора было на пенсию, но которому
центр почему-то не велел мешать.


И, может быть, сильнее всего возмущало общественное мнение то, что
подследственная Минога, руководствуясь вздорными соображениями, подстроила
так, что художник из всего города стал писать именно её портрет в
натуральную величину, будто она передовик производства или, по крайней мере,
певец, "Золотой Орфей".
-- Абсурд, -- сказал художник, заканчивая угольный рисунок. -- Почему я
тебя пишу, никто понять не может.
-- Значит, есть причина, если согласился.
-- Причин поступка никто не знает, -- сказал художник. -- Как может
догадаться человек о причине своего поступка, если его реакция на внешние
раздражители подготовлена всей его прежней жизнью, то есть другими
раздражителями.
-- Никак не может, -- сказала Минога.
-- Вот и выходит, то, что я тебя пишу, -- это нелепость. Может, меня на
нелепость потянуло? В чём идея твоего образа? Ты ж ни в какие ворота не
лезешь.
-- В том и идея, -- сказала Минога.
-- В чём же?
-- В том, что ни в какие ворота не лезу.
-- Ох, Минога! -- сказал художник. -- Попаду я с тобой в историю.
-- Вот времена пошли, -- сказала Минога. -- Раньше художник мечтал в
историю попасть, а теперь не хочет... А я так скажу, между прочим, что,
ежели телега в ворота не лезет, ворота ломают, а не телегу.