"Михаил Анчаров. Теория Невероятности" - читать интересную книгу автора

Панфилов, который хотя и виделся с Ржановским несколько раз, а, видимо,
лучше знал его, чем я, знакомый со стариком всю жизнь. При каждой встрече он
ругался с Ржановским, вернее ругался Памфилий, а Ржановский молчал и не
мешал ему ругаться. Памфилий сказал:
- Несмотря на то, что академик Ржановский физик, он культурный человек.
Он догадывается о том, что смутное и дикое состояние души, которое принято
обзывать хлестким словечком "тоска", есть штука важная, хотя и неприятная.
Несмотря на то, что он в свое время первым признал кибернетику, он теперь не
торопится объявлять поэзию "средством информации". И слова Тютчева о том,
что поэт, то есть лирика, "не змеею сердце жалит, а как пчела его сосет", -
для него не пустые слова. Если он и может принять версию о том, что лирика -
это информация, то прежде всего как информация о состоянии души человека,
ищущего отклика у себе подобных. Он догадывается, что лирика есть постановка
важных, иногда огромных задач без указания средства к их осуществлению.
- Ну и что? - спросил я.
- Вот почему он тебе советовал съездить на Благушу. А ты не понял. Еще
он сказал:
- Ты всегда отличался недогадливостью. Это простительно вашему дылде
Мите, а не тебе, творческому человеку.
Памфилий вообще физиков за людей не считает. Он утверждает, что
образовалась целая когорта физиков, которые удирают в лаборатории, в
"ящики", чтобы укрыться от проблем жизни под видом приближения к этим
проблемам. Башня слоновой кости с кондиционированным воздухом. И что это
скоро обнаружит себя отсутствием больших идей миропонимания.
И вот я вылез из такси и пешком, зажав в кулаке нейлоновый берет
"болонья", приближался к Благуше.
И в мозгу у меня колотились забытые названия - Семеновская застава,
Щербаковка, Мейеровский проезд, Покровская община, Введенский народный
дом...
Я шел через Покровский мост, но не тот маленький каменный мост, через
который проходили трамваи - третий, четырнадцатый и еще какие-то, а через
холодный мост для машин и троллейбусов.
Мост мне показался холодным потому, что позади меня шло семейство -
отец, мать и сын, и отец говорил со сдержанным гневом и глубокой горечью:
- До тех пор, пока отец не спустит с него штаны и не выходит его
ремнем, до тех пор не будет толку.
- Он этого дожидается! - говорила мать. - Смотри, он же дожидается
этого!
Сыну было лет пять, и лицо его не было полно ожидания того, что его
выходят ремнем. Мать ошибалась.
"Вот еще детей у меня нет", - подумал я.
Это потому, что я представил себе, что я почувствую, если ихний сын
возьмет меня за палец. Я прибавил шагу, чтобы не оглядываться на мальчика.
После многих лет затворничества я обнаружил, что на улицах хорошо.
Я шел с отчетливой мыслью, что я обязан найти нравственный идеал эпохи.
Потому что теория невероятности, которой я придерживался, толкала меня на
это безумное и потому реальное предприятие. И конечно, я мечтал найти его в
первом встречном. "Не может быть, чтобы мне так не повезло, - думал я, - не
может быть..."
- Хуг! - шепотом вскричал я. - Бледнолицые перешли через Ориноко.