"Михаил Анчаров. Золотой Дождь" - читать интересную книгу автора

сестричку, которая была написана в XIX веке и поэтому была старше и мудрей
меня, и курил свой легкий табак. А позади меня слышался шорох углей на
печном совке. И когда я, накурившись до одурения первый раз в жизни, остался
в этих сумерках - на этот раз из-за тыквенной каши, мне потом было видно и
даже перед закрытыми глазами все время стояло лицо старшей сестрички
Аленушки, которая положила щеку на колено и смотрит в омут, в котором утонул
ее младший братик Иванушка. И в комнате сумеречного дома, за которым погас
день, стоял запах легкого табака.
А потом я ушел в тяжелой тоске. Тут бы надо поставить точку. Но это не
вся правда. Потому что мне было восемнадцать лет, и жизнь во мне была
сильней моей тоски. Я шел в этой ночи, глухой, как подушка, и вдруг
удивился: тоски нет. "Ни черта, - подумал я, - вылезем". Я был один, но
думал о себе во множественном числе. "Ни черта, - думал я. - Вылезем. Не
может быть, чтобы мы не вылезли. Аленушка дождется своего брата, а если не
брата, то отца по крайней мере. Не может быть, чтобы не дождалась. Вся эта
тьма, которая ползет на нас, в конечном счете рассеется. Мы опрокинем ее и
победим. А потом Аленушка встречает меня и говорит: "Здравствуй, отец. Я
тебя не таким представляла, но ничего, ты годиться и такой, тебе же было
трудно, я знаю. Я знаю, у меня будут свои ошибки, но я постараюсь не
повторять твоих".

АКВАРЕЛЬ.

Акварель требует прозрачности. Всю жизнь я мечтал об акварели и всю
жизнь работал маслом. Потому что акварель требует терпения. Нужно, чтобы
просохла первая подкрашенная капля, прежде чем положишь вторую, которые
вместе дают такую жемчужную игру - ее можно встретить только на акварелях
Врубеля. Акварель - это праздник глаза, праздник кисти, праздник мастерства
человеческого. Если бы блаженный Августин был живописцем, он бы писал
акварелью.
Потому что главное для акварели - это просветленность души. Потому что,
хотя акварель не поддается переделкам, к ней можно добавлять самоцвет за
самоцветом. Но для этого нужно, чтобы самоцветы были в душе. Всю жизнь я
писал только маслом, потому что у меня не было ни терпения, ни умения
сказать сразу, а только длинное, мучительное нащупывание своего главного
слова, которое приходило, когда праздник кончался, и уже уставали ждать, и
разбредались по заботам дня. И главное слово я произносил наедине - никому
не нужное, точное слово. А когда я бежал его сказать, то оно уже было не к
делу, не к разговору, и я произносил его празднично и одиноко, как дурак на
похоронах.
Масло мне давалось лучше. Масло - это силовая живопись. Мутузишь холст,
пахтаешь краску, как масло, пока она не встанет, закоченев отпечатком
бесчисленных оплеух. Поэтому живопись "а-ля прима" всегда выглядит пустовато
или этюдно, глубокая же масляная живопись требует всегда сюжетов сильных,
драматических или эпических. У того же Врубеля в масляной живописи в каждом
мазке трагедия, у Сурикова в каждом тычке кисти ярость и упорство, отсюда и
сюжеты его - Боярыня, Ермак...
Утро сегодня словно акварель. Без десяти шесть. Оно написано сразу.
Сентябрь 1964 года. Открытое окно с целой лавиной прохладного воздуха, с
сиреневыми облаками. Писк воробьев, шарканье метлы, шелест машин. Еще все