"Михаил Анчаров. Как птица Гаруда" - читать интересную книгу автора

Бывает, что разговор и есть событие, а все остальное - бормотание.
Потому что событие это со - бытие, то есть совместное бытие, хорошее со -
бытие или нет - другого нам ничего не дано. Лучше уж хорошее. Самое большое
событие есть жизнь, и перед ней все остальное и близко не равняется".
У Зотова, у Петра Алексеевича, отец с мамой из тюрьмы вернулись.
"У деда и бабушки нашей тишайшей было четыре сына и дочь. Один сын и
дочь умерли от голодных родов некрещеные. Эти не в счет. Трое выжили до
возраста и стали Петра Зотова дядьки и отец. Один дядька в четвертом погиб
под Ляодунем в японскую, другой - на Пресне в пятом году, и остался мой отец
Алексей Афанасьевич, тюремный житель, и мама - его верная жена.
Отец по тюрьмам, мама за ним следом. Вернется мама, родит мне братца
или сестру и опять за отцом. Как они там в плену улаживались, мне
неизвестно. Лютый до бабьей ласки отец. Весь в меня. Но иногда и отца
отпускали из узилища".
Вспоминает Зотов давний разговор отца своего с дедом:
- Почему все сады гефсиманские? - спрашивает отец. - Душа воплощения
ждет, а плоть обманывает... Зачем про другой мир загадано? Зачем мечта и
томление духа?
- Погоди, Алешка... Разум человека появился, когда сон с явью
столкнулся и понял человек, что во сне он живет второй жизнью. И любит во
сне, и страдает, и страх испытывает, и белый ужас. И от второй ночной жизни
он просыпается, а от дневной, первой, проснуться не может. И встреча сна и
яви это есть фантазия. Никогда фантазии не бойся, однако помни, что она
всего лишь в голове и потому требует проверки.
Это было в пыльный день конца лета. Это было в день, когда все
предисловия кончились.
- ... Магия, - сказал дед.
- Вот это мне, милостивый государь Афанасий Иваныч, и нужно, - сказал
старик Непрядвин, - в моем собрании этой книжки нет. Не уступите ли?
Стояли они с дедом на чердаке по колено в книжных связках дедова
собрания, и на каждой связке бирка привязана была деревянная с номером. А
что в каждой связке, дед сам знал наизусть и мог рассказать.
- Мне нравится ваша мысль, что рабы позднейшие - это бывшие маги, -
сказал Василий Антонович. - Мне это в голову не приходило... Однако что это
за возгласы на улице?
- Асташенков гуляет с маркизами, - встреваю я.
- А-а... Петр - первый... - говорит мне Василий Антонович. - Бастуешь?
- Нет, - говорю. - Вторую неделю работаю.
- Эх, Петр - первый, мне бы твои годы, и я бы забастовал... Я вашего
Маркса читал. Мне нравится, что он Асташенковых терпеть не может. И я все бы
сделал, чтобы их с горки спустить.
- А на горку кого? - спрашиваю. - Непрядвиных?
- Нет, молодой человек, такой амбиции у меня нет. Непрядвины в божьем
суде свое дело проиграли. После Асташенковых - только маги. Тут мы с твоим
дедом в полном согласии... Да только я не верю, что маг - это ты.
- Нашли с кем разговаривать, - сказал дед. - Революционер хренов... У
него одни бабы на уме... Ростом жеребец, а душа не шире кошкиной.
- Всему свое время, - сказал Василий Антонович Непрядвин. - Разовьется.
Ничто его не минует. Как по-вашему, Афанасий Иванович, война будет?
- Да.