"Михаил Анчаров. Как птица Гаруда" - читать интересную книгу автора

господин сыщик был задумчивый.
Ну ладно.


3

В тысяча девятьсот четырнадцатом Зотов вовсе дылда. Книжек прочел много
и ни в чем не уверен. Уверен только в том, что он рабочий, а книжки эти
офенские, брошенные, тайные, никому не нужные.
А сколько дед прочел, того сказать никто не может.
Событий не было. Лямку тянул, жену ласкал своевременно. Разве что
асташенковскую дочку щупал. Сама попросила первый раз - пьяная.
- Потрогай меня, - говорит.
А Зотову что? Ему не жалко.
А второй раз - когда жена не велела Зотову книжки читать: не маленький,
сын растет. Зотов тогда огорчился: спьяну второй раз асташенковскую дочку
щупал. Она ему говорит:
- Пойдем туда. Там сено...
Он протрезвел, спрашивает:
- У тебя что, холуев мало?... - И ушел.
Она ему это припомнила. Его тещу Асташенков с работы согнал.
- Прощай, - сказал ей. - У твоей дочки муж дурак. А ты мне было
понравилась. Мог я тебя в маркизы произвести?... Мог.
Зотов теще говорит:
- Да у него этих маркиз три штуки.
- Ему виднее, - теща говорит. - А я теперь безработная. А ты дурак.
"Мы-то думали, что только у нас, судьбой потерянных, в каждом сарае
собачья свадьба и что свадьбы эти от нашего беспутья. Путь-то наш весь от
фабрики, через трактир да за сараи. А оказалось, что и у всех одно - страх
домовины да крест в конце пути с надписью: две даты из календаря и между
ними тире - полосочка, и в этой тире - вся жизнь. Будто тропочка от прихода
до ухода. И коротка та тропочка и незаметна никому, кроме того, кто сам
прошел, да не скажет. А куда прошел и откуда - о том ли другим людям судить,
если сами свою тире протаптывают и торопятся к чужому телу прикоснуться,
припасть хоть на миг? Потому что и вспомнить нечего больше в конце тире,
кроме тела, к которому припадал в тоске или радости. Больше и вспомнить
нечего, кроме хлеба, тела...
- И магии, - сказал дед".
Птицы кричат. Пролетка цок, цок. Заводская труба черные кудри плавит.
Двадцатому веку четырнадцать лет, а Зотову Петру-первому -
девятнадцать.
"Зотовы мы. Мы догадку ищем.
И, видно, без томления нам не жить.
Мы офени, книжники, отреченные, шаромыжники, шарлатаны, ходебщики -
книжные разносчики. Забытый ныне промысел и язык.
Почему я из всякого года лучше вспоминаю не события, а споры? Потому
что у нас дед был на спор и на бунт скорый.
И я вспоминаю деда, и его мнения, и людей, которые приходили к нему, к
токарю и переплетчику, эти мнения послушать. И эти люди были не простые
шкурники, зверье живоглотное, а души встревоженные.