"Убийство Михоэлса" - читать интересную книгу автора (Левашов Виктор)

IV

Первый заместитель Председателя СНК СССР, нарком иностранных дел, заместитель Председателя Государственного комитета обороны Вячеслав Михайлович Молотов принял Михоэлса в Кремле, но не в служебном кабинете, а на квартире, по-домашнему. Служебный кабинет диктовал свой стиль беседы. Официальный. Превращающий любую беседу в государственный акт.

Для разговора, который Сталин поручил Молотову провести с Михоэлсом, такой стиль не годился. Сам факт официальной встречи наркома иностранных дел СССР Молотова и артиста Михоэлса в Кремле мог быть истолкован в том смысле, что советское правительство придает поездке делегации Еврейского антифашистского комитета в Америку значение государственного мероприятия.

Такого объяснения следовало избежать. Но одновременно нужно было мягко, неакцентированно продемонстрировать, что видный деятель советской культуры Михоэлс, прилетевший в США по приглашению всемирно известного ученого Альберта Эйнштейна, — фигура все-таки не самодостаточная, существующая не в политическом вакууме, как сам Эйнштейн или как Чарли Чаплин, Поль Робсон и другие «звезды» американской науки и искусства. Нет, он человек, пользующийся определенным доверием в высших правительственных кругах, приобщенный к атмосфере, в которой живут руководители советского государства, и могущий непроизвольно, с присущей артистам и художникам непосредственностью эту атмосферу ретранслировать.

Для московской художественной элиты и дипломатического корпуса не было секретом, что супруга Молотова Полина Семеновна Жемчужина, еврейка по национальности, покровительствует ГОСЕТу, бывает на всех премьерах театра. На дипломатических приемах она с восторгом отзывалась о художественном руководителе и ведущем актере этого театра Соломоне Михоэлсе.

Это делало естественной встречу Молотова и Михоэлса в домашней, неофициальной обстановке.

Молотов сам предложил этот вариант. Сталин, подумав, одобрил.

Молотову было не совсем понятно, почему Сталин придает такое большое значение поездке делегации ЕАК в США. Но Сталин не объяснил, а Молотов не стал спрашивать. Раз не сказал, значит, не считает нужным.

Узнав, что вечером у них будет Михоэлс, Полина Семеновна удивилась. Это было не принято. Она поняла, что так нужно для дела. Но все равно обрадовалась. Жизнь не баловала ее разнообразием. Днем — служба, она была начальником главка текстильно-галантерейной промышленности. Вечером — одиночество дома. Муж пропадал на работе до глубокой ночи, пока Сталин не уезжал из Кремля. А иногда, когда Сталин устраивал на Ближней даче «обеды», появлялся только под утро. Перспектива пообщаться с обаятельным, острым на словечко Михоэлсом не в театре, на людях, а за семейным ужином была нежданным подарком.

Но Молотов возразил. Никакого ужина. Только черный кофе. Он любит черный кофе, пьет целыми днями.

— Откуда ты знаешь? — удивилась она.

Молотов не ответил.

Для Михоэлса приглашение домой к Молотовым оказалось полной неожиданностью. Лозовский передал, что с ним хочет встретиться Молотов, отправил Михоэлса в Кремль на своей машине. Но и он был уверен, что встреча будет в кабинете наркома.

Дежурный офицер кремлевской охраны провел Михоэлса по длинным коридорам, ввел в небольшую, скромно обставленную прихожую и, козырнув, удалился. Увидев на пороге гостиной Молотова и Жемчужину, Михоэлс на мгновение растерялся, а потом покаянно ударил ладонью по лысине. Словно бы вбил себя в пол. Стал карлой.

— Царица Эсфирь! — жалобно воззвал он. — Прощения не мыслю получить. Я должен был явиться с цветами!

— Но вы же не знали, что увидите меня, — с улыбкой ответила она, протягивая руку.

— А зачем человеку даны шесть чувств, не считая зрения и аппетита?.. — Он церемонно поцеловал пальцы Жемчужиной и сдержанно поклонился Молотову. — Добрый вечер, Вячеслав Михайлович.

Молотов пожал ему руку.

— Рад познакомиться с вами, Соломон Михайлович. Много слышал о вас от Полины Семеновны. Проходите, пожалуйста… Почему вы назвали ее Эсфирью?

— Так ее называют у нас в театре, — объяснил Михоэлс. — Царица Эсфирь — защитница и покровительница евреев.

— Полина Семеновна много рассказывала о вашем театре. К сожалению, мне ни разу не удалось побывать в нем.

— Это очень легко исправить. Мы скоро возвращаемся из Ташкента в Москву. Приходите.

— Говорят, к вам невозможно достать билет.

— Мы оставим для вас контрамарку, — с готовностью предложил Михоэлс.

Молотов усмехнулся:

— Хорошая шутка. Мне говорили, что вы остроумный человек. Спасибо, что откликнулись на мое приглашение и согласились уделить мне немного времени.

— А вам говорили, что вы остроумный человек?

Молотов подумал и ответил:

— Нет.

Жемчужина засмеялась.

— Принеси нам кофе, — попросил Молотов. — В кабинет. И коньяку, пожалуй. Армянского. Наш гость, насколько я знаю, предпочитает армянский коньяк. Как и мистер Черчилль. Это так, Соломон Михайлович?

— Святая правда. Но заметьте: я даже не спрашиваю, откуда вы это знаете.

— Что именно? — уточнил Молотов. — Что армянский коньяк любит Черчилль?

— Нет. Что люблю его я.

Молотов только головой покачал. Вот уж точно: непосредственный народ эти артисты. Точнее не скажешь. Птички Божьи. «Бродит птичка Божья по тропинке бедствий, не предвидя от сего никаких последствий». Или не бродит? Летает? Порхает? Ну, неважно. Важно, что последствий не видит. А пора бы уже и научиться видеть.

Сдержанно-гостеприимным, отточенным на дипломатических встречах жестом он предложил:

— Прошу!..

Проходя из просторной гостиной в небольшую комнату, служившую домашним кабинетом Молотова, Михоэлс с интересом осматривался.

Мебель была дорогая, добротная, но с каким-то неистребимым казенным духом. Словно на каждом стуле, на столе, на серванте где-то с тыльной стороны были прибиты жестянки с инвентарными номерами. В гостиной это было не так заметно, чувствовалась женская рука. А кабинет был совершенно безликим. Официально-бесстрастным. Как и его хозяин.

Михоэлс раза три видел Молотова издали на приемах в Кремле. Часто — в выпусках кинохроники «Новости дня», с которых начинался каждый киносеанс. В домашней обстановке он был такой же подобранный, невозмутимый. Как монгольский божок. Стоит ему, казалось, сменить домашнюю стеганую куртку на черный пиджак, и он готов к приему верительных грамот.

— Как вы знаете, у меня довольно большой опыт общения с западными политическими деятелями и представителями прессы, — начал Молотов, когда они расположились в глубоких кожаных креслах, а Полина Семеновна поставила поднос с кофе и коньяком на круглый стол с полированной дубовой столешницей. — Вам предстоит очень ответственная поездка. Думаю, некоторые мои советы окажутся вам полезными.

— Заранее за них благодарен.

— Наливайте кофе, коньяк. Можете, если хотите, курить… Так вот. Вам предстоят выступления на многотысячных митингах с самой разной аудиторией. Не сомневаюсь, что ваши выступления будут пользоваться успехом. Вы умеете увлечь и воодушевить слушателей. Сужу по вашим радиообращениям. Кстати, вы знаете, что Гитлер обещал повесить вас на Кремлевской стене?

— В самом деле? — обрадовался Михоэлс. — Это комплимент.

— Он вами заслужен. Успеху ваших выступлений будут способствовать и победы Красной Армии. Война очень тяжелая, кровопролитная. Но в ней уже наметился перелом. В Америке знают о наших военных успехах. Но плохо представляют, чем они оплачены. Не скрывайте лишений, которые несет советский народ. Рассказывая о подвигах бойцов и командиров Красной Армии, подчеркните, что победы куются в тылу. Тяжелым трудом женщин, подростков. Вы же выступали на оборонных заводах, видели все своими глазами.

— Да. На одном из танковых заводов слышал частушку: «Привет, Василь Васильевич, примите мой привет. Василию Васильичу всего тринадцать лет». Грустная частушка.

— Это хороший пример.

— Должен ли я в своих выступлениях призывать к скорейшему открытию второго фронта?

— Нет. Напрямую — нет, — уточнил Молотов. — Эта мысль должна возникнуть у слушателей сама собой. Конкретные переговоры о втором фронте — дело политиков. А вы не политик.

— Должен ли я призывать американцев делать пожертвования в фонд Красной Армии?

— Ни в коем случае. Вы приехали не с протянутой рукой. Вы приехали рассказать о том, как живет и борется с фашизмом многонациональный советский народ. Мы ничего не просим. Но мы и не отвергаем никакой помощи, предложенной нам от чистого сердца. Митинги наверняка будут сопровождаться сбором пожертвований. Это у американцев в традиции. Механизм сбора пожертвований хорошо отработан в политических партиях и особенно в еврейских общественных организациях. Мы поблагодарим за каждый доллар, который американский гражданин отдаст на борьбу с фашизмом. Но просить мы ничего не будем.

— Могу я сказать спасибо американцам за помощь, которую они оказывают нам по ленд-лизу? Я недавно попробовал американскую тушенку. Мне понравилось.

— Да, можно сказать за это спасибо. Но подчеркните, что техника, та же тушенка и яичный порошок, которые мы получаем по ленд-лизу, — это заем правительства США, а не безвозмездная помощь.

— В наших газетах публикуются сообщения о том, что люди отдают свои личные сбережения на постройку самолетов и танков. Думаю, стоит об этом рассказать американцам.

— Это хорошая мысль, — согласился Молотов. — Я вижу, Соломон Михайлович, мои советы не очень-то вам и нужны. Вы сами прекрасно все понимаете. Во всяком случае, с этой частью вашей программы все ясно. Проблемы могут возникнуть в другом. При ваших приватных беседах с политиками и общественными деятелями. И особенно — с журналистами. Бесцеремонный, должен я вам сказать, народ. Даже мне бывало непросто с ними разговаривать, хотя я лицо официальное. А с вами они церемониться не будут. И вы должны быть готовы к самым каверзным и провокационным вопросам.

— Например, к каким?

— Пожалуйста. «Правда ли, что в Советском Союзе миллионы политических заключенных?» Как вы ответите?

Михоэлс задумался и растерянно пожал плечами:

— Не знаю.

— Вот это и есть самый точный ответ. Вы же действительно не знаете, правда это или неправда.

— А это правда?

Молотов укоризненно покачал головой:

— Соломон Михайлович! Я — не Михоэлс. А вы — не американский корреспондент.

— Извините.

— Второй типичный вопрос, — невозмутимо продолжал Молотов. — «Правда ли, что в Советском Союзе существует антисемитизм?» Вам обязательно зададут этот вопрос. И не раз. Его даже мне задавали.

— И как вы ответили?

— Вы не ошиблись в выборе профессии? Может быть, вам следовало стать журналистом? Но я скажу, как я ответил. Я ответил так. Господина корреспондента, вероятно, ни в чем не убедит мое утверждение о том, что антисемитизм в Советском Союзе преследуется по закону. Я скажу по-другому. Мою супругу называют Полиной. Но ее имя — Перл. Она еврейка. Один из высших руководителей СССР Лазарь Каганович — еврей. Заместитель наркома обороны товарища Сталина Лев Мехлис — еврей. Я перечислил еще ряд фамилий. И наконец, посол Советского Союза в США господин Литвинов — тоже еврей. Если моего уважаемого собеседника это ни в чем не убеждает, мне остается только выразить ему свое сожаление.

— Хороший ответ, — оценил Михоэлс.

— Вы еще лучше вооружены. Всенародная любовь к еврейскому театру ГОСЕТ. Ваш орден Ленина и звание народного артиста СССР. Высокое положение в обществе многих ваших друзей-евреев. Но вот другой подход к теме. Тысячи евреев были эвакуированы в Среднюю Азию и на Урал. Это принесло местному населению значительные неудобства. Известны ли вам случаи проявления антиеврейских настроений?

— Нет. Нас очень тепло приняли. Даже как-то трогательно. Всех эвакуированных, не только евреев.

— Вот и ответ, — удовлетворенно кивнул Молотов. — Не говорите с американцами общими фразами. Они любят конкретность. Наверняка вы найдете в памяти немало конкретных случаев. Стоит только задаться этой целью. Не так ли?

Молотов внимательно наблюдал за гостем. Не скажешь, что нервничает. Налил кофе в тончайший кузнецовский фарфор, бережно повертел чашку в руках, принюхался. Оценил — и фарфор, и кофе. К коньяку, правда, не притронулся. А должен был нервничать. Не каждый день артист встречается со вторым лицом государства. Да еще так, по-домашнему. Наверняка напряженно думал, пытался понять: в чем скрытый смысл этой встречи? Если бы знал, что она состоялась по инициативе Сталина, вообще сидел бы как на иголках. Но он не знал. А Молотов знал. И поэтому нервничал не меньше Михоэлса. Но умело скрывал это — за благожелательной улыбкой маленьких, с еле уловимой азиатчинкой глаз за стеклами профессорского пенсне, за выражением благодушия на аккуратном лице — лице справного вятского мужичка, выбившегося в люди сына приказчика.

Ждал, что скажет Михоэлс. Он умел ждать. И умел слушать.

— Был один случай, он не выходит у меня из головы, — проговорил Михоэлс, бережно возвращая драгоценный фарфор на поднос. — Мы выступали в одном из ташкентских госпиталей. Мне рассказал эту историю раненый артиллерист, политрук. У него в дивизионе был командир батареи, кубанский казак. А другой командир батареи — еврей из-под Витебска. Однажды казак, подковыривая еврея, сказал: если вы такой великий народ, почему же у вас своей музыки нет? Тот пожаловался политруку. Политрук вызвал казака, сказал: смотри, так-перетак, если я еще хоть раз это услышу…

— Из этого следует, что политработники Красной Армии пресекают подобные разговоры, — заметил Молотов.

— Да, — согласился Михоэлс. — Но меня в этом интересует другое. То, что кубанский казак не знает, что у евреев богатейшее музыкальное наследие, — это полбеды. А вот то, что этого не знает сам еврей, — это, по-моему, гораздо серьезней. А то, что он спор на культурные темы решает с помощью политрука, — это вообще черт знает что.

— Имела эта история продолжение?

— Нет. В расположение дивизиона прорвались немецкие танки. Оба командира батарей погибли. И казак. И еврей. Политруку в этом бою оторвало ногу. Так он и оказался в ташкентском госпитале.

— Я не стал бы эту историю рассказывать американским корреспондентам, — подумав, сказал Молотов. — И знаете почему? На следующий день газета вышла бы с огромным заголовком: «Русский артиллерист заявляет, что у евреев нет национальной музыки». Я же говорю, что американцы любят конкретность.

— Полагаю, Вячеслав Михайлович, вы пригласили меня не только для того, чтобы рассказать о нравах капиталистической прессы.

— Вы правы. Наибольшие сложности ожидают вас при конфиденциальных встречах. Их будет немало. С видными промышленниками, финансистами, политическими деятелями. Не говоря о деятелях американской культуры. Среди ваших собеседников могут оказаться люди… скажем так — с очень высокой профессиональной подготовкой.

— Шпионы?

Молотов усмехнулся:

— Нет. Специальность этих людей — политический зондаж.

— Ну, с меня они мало что поимеют. К счастью, я не знаю никаких государственных секретов.

— Все не так просто, Соломон Михайлович. Вопросы могут быть самые невинные. А ваши ответы тем не менее дадут важную информацию. О внутриполитической ситуации в стране. О настроениях народа, в частности — художественной интеллигенции. Вас могут, например, спросить, как вы относитесь к слухам о том, что дочь товарища Сталина Светлана Аллилуева собирается выйти замуж за еврея Григория Морозова. До вас же доходили эти слухи?

— Ну, так, краем уха.

— И как вы к ним относитесь?

— А как я к ним отношусь?

— Это я и хочу узнать.

Михоэлс пожал плечами:

— Как и все, наверное. Любопытно. Личная жизнь великих мира сего всегда вызывает любопытство.

— Этот слух, по-вашему, имеет под собой основание?

— Понятия ни имею.

— Так и отвечайте. Вероятно, вы уже поняли, к чему я вас призываю. К полной искренности. Вам нечего скрывать. Вам ни к чему хитрить, а тем более вступать с собеседниками в дипломатические игры. Вы обязательно проиграете, они гораздо более сильные игроки. Ваше оружие — откровенность. Это очень сильное оружие.

— Полная откровенность? — переспросил Михоэлс.

— Вот именно. В том числе и при обсуждении весьма щепетильного вопроса: о намерениях советского правительства создать на территории Крыма советскую социалистическую республику и открыть ее для переселения евреев не только из Советского Союза, но и всего мира.

Молотов отметил, как подобрался Михоэлс.

— Это и есть главный предмет нашей беседы? — спросил он.

— Вы проницательны, — подтвердил Молотов. — Я вижу, у вас появились вопросы. Задавайте их без стеснения. Беседа у нас неофициальная, можно говорить без обиняков.

— Даже не знаю, с чего начать. Для меня это полная неожиданность.

— Это потому, что вы жили в Ташкенте. В Москве эти разговоры уже идут.

— У советского правительства действительно есть намерение отдать Крым евреям?

— Этот вопрос обсуждается. В кулуарах.

— Но Крым оккупирован немцами.

— Это ненадолго.

— В Крыму расположена Крымско-Татарская республика.

— Крым большой. Там живут не только крымские татары. Там созданы и три национальных еврейских района. Еще в начале 30-х годов.

— Я знаю об этом. Но вряд ли правильно говорить о районах. Насколько я знаю, там было организовано несколько еврейских земледельческих хозяйств в Джанкойском, Каламитском и Евпаторийском районах.

— Из ваших слов я заключаю, что вы знакомы с историей вопроса. Тем лучше.

— Мои знания обрывочны и субъективны, — возразил Михоэлс. — Мне хотелось бы узнать, как видится вся ситуация вам.

— Законное желание, — подумав, согласился Молотов. — Не будем слишком углубляться в историю. Скажу только, что создание автономной еврейской области в Биробиджане не решило проблемы. А если быть совсем откровенным, тогда нас больше волновали не вопросы создания условий для развития еврейской государственности, а совсем другое. На китайской границе скопилось довольно большое количество остатков белогвардейских частей, казачьих формирований. Местное население относилось к ним с известной долей сочувствия. Еврейская колония в этих местах кардинально изменила ситуацию. Белоказаки больше не могли рассчитывать, что их вторжение в Приморье не встретит самого ожесточенного сопротивления со стороны еврейских поселенцев. Таким образом, проблема защиты наших дальневосточных границ была успешно разрешена. Между тем поиски путей решения так называемого еврейского вопроса продолжались. Возник план осушения Сиваша и днепровских плавней. Предполагалось, что эти земли будут присоединены к северной части Крыма. Таким образом, на этой обширной территории можно было бы расселить большое количество еврейских переселенцев. Этот план обсуждался на Учредительном съезде ОЗЕТ, Общества землеустройства евреев-трудящихся, он получил одобрение, но не был осуществлен.

— Я слышал об этом, — кивнул Михоэлс. — План Ларина, тестя Бухарина.

— План не был осуществлен не потому, что он принадлежал тестю Бухарина, а потому, что в то время у нас не было средств на проведение ирригационных работ в таком масштабе, — жестко уточнил Молотов. — Тем не менее начало переселению еврейских колонистов в Крым было положено. Перед войной еврейское население в Крыму составляло около сорока тысяч человек. Так что речь все-таки одет не об отдельных земледельческих хозяйствах, а именно о национальных еврейских районах. Как видите, вопрос о Крыме возник не вдруг. Сегодня он просто получил дальнейшее развитие. Вы можете спросить — и вас могут спросить в Америке, — чем объяснить, что этим вопросом советское правительство занимается сейчас, в разгар войны. Ответ простой: мы должны думать о том, как будем жить после разгрома фашистской Германии. Мы уже сегодня заботимся о будущем.

— Вы хотите, чтобы я сказал в Америке, что советское правительство обсуждает план создания в Крыму еврейской республики?

— Ни в коем случае, — живо возразил Молотов. — Вы ничего не должны сообщать. Вы артист, а не политик. Вот если вас спросят об этом — можете сказать то, что сегодня узнали.

— Меня могут спросить, откуда я это узнал.

— А откуда вы это узнали?

— От вас.

— Ну так и скажите! Я повторяю, дорогой Соломон Михайлович, ваше оружие — откровенность. — Молотов улыбнулся. — Вам нечего скрывать, вам не нужно ничего придумывать. Рассказывайте только то, что было. А что было? Вы пришли в гости к Полине Семеновне, большой поклоннице вашего театра, мы с вами разговорились, выпили коньячку… Вас что-то смущает?

— Мы не пили с вами коньяк.

— В самом деле? Совсем забыли за разговором. Но мы сейчас это исправим. — Молотов наполнил два хрустальных лафитничка. — Ваше здоровье, Соломон Михайлович!

— Ваше здоровье, Вячеслав Михайлович!..

Уже в прихожей, прощаясь с гостеприимными хозяевами, Михоэлс спросил:

— После поездки мне нужно будет представить отчет?

— Отчет?.. Да, обязательно. А как же? Всем будет интересно узнать подробности вашей поездки. Вас непременно попросят выступить перед артистами, писателями. Может быть, даже опубликуете свой рассказ. Это и будет ваш отчет.

— Что ж, буду вести дневник. У меня как раз есть подходящий красный блокнот…

Когда за Михоэлсом закрылась дверь, выражение оживления покинуло лицо Молотова. Он долго сидел за столом в гостиной, сцепив перед собой руки.

Жемчужина села напротив. Спросила:

— Что-то не так?

Он ответил не сразу:

— Не знаю.

Снова надолго задумался. Потом сказал:

— Тебе не нужно ходить в ГОСЕТ.

Она возмутилась:

— Но почему? Это прекрасный театр!

— Это еврейский театр.

— Это государственный еврейский театр! Он свидетельствует о торжестве сталинской национальной политики!

— От национального до националистического всего один шаг.

Полина Семеновна нахмурилась. Она не привыкла, чтобы ею командовали. Молотов может командовать в своем наркомате, а в доме она хозяйка. В юности она была подпольщицей, руководила большевистской боевой группой на Украине, занятой Деникиным. Там и стала из Карповской Жемчужиной — это была ее партийная кличка. Она вышла замуж за Молотова в 1921 году, познакомились на Международном женском конгрессе. За двадцать два года она очень хорошо изучила характер мужа. Он был человеком покладистым. Но если говорил «нет», к этому стоило прислушаться.

Она спросила:

— В чем дело?

Он снял пенсне, потер пальцами натруженную переносицу и снова надел пенсне. И только после этого ответил:

— Не знаю. Я не понимаю, что происходит. И мне это очень не нравится.

Эту же фразу, почти слово в слово, произнес в этот вечер еще один человек. Заместитель Молотова по Наркомату иностранных дел, заместитель начальника Совинформбюро Соломон Абрамович Лозовский. Крупный, холеный, всегда в прекрасной шевиотовой тройке, с тщательно повязанным галстуком, с сединой в густых усах и профессорской бородке. Член партии с 1901 года. С большим опытом ссылок, побегов и подпольной партийной работы. Он заставил Михоэлса подробно, очень подробно повторить его разговор с Молотовым. После этого и сказал:

— Не нравится мне это.

— Почему? — спросил Михоэлс.

— Тебя ввели в какую-то очень большую игру. Причем используют втемную. Не посвящая в суть роли. Это мне и не нравится.

— Почему? — повторил Михоэлс.

— Что делают с фигурой, когда она сыграет свою роль?

— Ты думаешь, Крым — игра?

— В этом нет ни малейших сомнений. Весь вопрос — какая?

— Разве с тобой он этого не обсуждал?

— Кто?

— Как — кто? Молотов.

— При чем здесь Молотов? Молотов — исполнитель. По своей инициативе он полшага не сделает! За всем этим стоит не Молотов.

— Ты думаешь…

— Да. Сталин.

Через два дня Михоэлс и Фефер стояли на краю летного поля и смотрели, как военные авиатехники освобождают от маскировочной сетки двухмоторный транспортный самолет. Они были в одинаковых черных костюмах, срочно пошитых для них в ателье наркоминдела, с одинаковыми фибровыми чемоданами, выданными им по ордеру в Военторге, в одинаковых серых габардиновых макинтошах. Как цирковая гастролирующая пара Пат и Паташон.

— Как называется этот самолет? — спросил Михоэлс у сопровождавшего их начальника аэродромной охраны.

— «Дуглас», товарищ Михоэлс.

— Это американский самолет?

— Так точно, американский.

— Выглядит неплохо. А из Ташкента я летел на нашем. Казалось: вот-вот развалится. Но, как ни странно, не развалился. Хочется верить, что это «дуглас» тоже не развалится. — Он повернулся к Феферу: — Ицик, вы раньше летали на самолете?

— Нет. А что?

— Не нужно так нервничать. Это не так уж страшно. Я вам дам только один хороший совет. Если вас потянет блевать, не выскакивайте-таки на улицу.

Начальник охраны засмеялся.

Фефер раздраженно буркнул:

— Не стройте из себя еврея больше, чем вы есть.

Михоэлс удивился:

— А кого же мне из себя строить? Нас и посылают в Америку, чтобы мы строили из себя евреев!

Через час, уже в самолете, Фефер сделал первую запись в своем новеньком черном блокноте:

«Взлетели с аэродрома (секр.). Курс (секр.).

В присутствии начальника охраны М. высказал клеветническое утверждение, что советские самолеты могут развалиться в воздухе.

Воздушные ямы вызывают оч. непр. ощущения.

Трудно представить, что через десять — пятнадцать часов мы уже будем в Америке».