"Леонид Андреев. Сашка Жигулев " - читать интересную книгу автора

корточки, поглаживаю по голове и за ухом и самым сладким голосом: котенька,
котик, миленький, красавец! - слов-то он и не понимает.
Саша замолчал, и губы его в темноте передернуло улыбкой.
- Ну? Что же кот?
- Кот? А кот сразу поверил... и раскис. Замурлыкал, как котенок,
тычется головой, кружится, как пьяный, вот-вот заплачет или скажет
что-нибудь. И с того вечера стал я для него единственной любовью,
откровением, радостью, Богом, что ли, уж не знаю, как это на ихнем языке:
ходит за мною по пятам, лезет на колена, его уж другие бьют, а он лезет, как
слепой; а то ночью заберется на постель и так развязно, к самому лицу - даже
неловко ему сказать, что он облезлый и что даже кухарка им гнушается!
- Больше его вы уж не били?
- Разве можно при таком доверии?
- Ну что же кот: подох, того-этого?
- Отец докончил: велел повесить за старость. И, по правде, я даже не
особенно огорчился: положение для кота становилось невыносимым: он уже не
только меня, а и себя мучил своею бессловесностью; и только оставалось ему,
что превратиться в человека. Но только с тех пор перестал я мучить.
- То-то! Понял?
- Понял. Но ведь был же я жесток? Откуда это?
Саша мрачно задумался, и уж не так тепла казалась ночь, и потяжелела
дорога, и земля словно отталкивала - недостоин, не люблю, чужой ты мне! И не
чувствовал Саша, что Колесников улыбается не свойственной ему улыбкой:
мягко, добродушно, по-стариковски.
- Вот так кот, того-этого! Профессор, а не кот.
Но Саша как будто не слыхал и тихо промолвил:
- Кто я? Правда, мне девятнадцать лет, и у нас было воспитание такое, и
я... до сих пор не знаю женщин, но разве это что-нибудь значит? Иногда я
себя чувствую мальчиком, а то вдруг так стар, словно мне сто лет и у меня не
черные глаза, а серые. Усталость какая-то... Откуда усталость, когда я еще
не работал?
Уже серьезно и даже торжественно Колесников сказал:
- Народ, Саша, работал. Его трудом ты и утомился.
- А тоска, Василий?
- Его тоскою тоскуешь, мальчик! Я уже не говорю про теперешнее, ему еще
будет суд! - а сколько позади-то печали, да слез, да муки, того-этого,
мученической. Тоска, говоришь? Да увидь я в России воистину веселого
человека, я ему в морду, того-этого, харкну. Ну и нечего харкать: нет в
России веселого человека, не родился еще, время не довлеет веселости.
- Ах, Василий, Василий, сам ты хороший человек...
- Как же: и умница, и красавец!
- Молчи! Ты ошибаешься во мне: не чист я, как тебе нужно. Ничего я не
сделал, правда, а чувствую иногда так, будто волочится за мною грех, хватает
за ноги, присасывается к сердцу! Ничего еще не сделал, а совесть мучит.
- И грех не твой, того-этого. И грех позади.
- А если грех позади, то как же я могу быть чист! И не может, Василий,
родиться теперь на земле такой человек, который был бы чист. Не может!
- Вздор! Ты чист. Недаром же я тебя как ягненочка, того-этого, среди
целого стада выбрал. Нет на тебе ни пятнышка. И что иконка у тебя над
кроватью - молчи! - и это хорошо. Сам не верю, а чтоб ты верил, хочу. А что