"Хорхе Каррера Андраде. Место происхождения" - читать интересную книгу автора

чувственной дрожью охватившее листья?
Это все уже было. Дверь открыта в деревья. И твой голос над
книгой замирает и льется... И такая разверзлась тишина над
деревней, что пронзительно слышен каждый всплеск из колодца.

Подруги прогулки Хорошие подруги - ивы в часы прогулки
одинокой: грустят, трепещут, вспоминают, - так души ждут удара
рока.
Воды задумчиво касаясь, едва, как тени, зеленеют, и сердце
падающей птицей щемит в полете и слабеет.
Их шелест - шелест ног и шелка, вода не только сну внимает, их
клонит долу тень Биона, и флейту снова вспоминают.
Печальный запах ветру дарят, а жизни - привкус буколический; в
зеленое молчанье прячут далекий шум речей лирических.
И так нас ивы убеждают в час одинокого гулянья, что сладко,
радостно и больно дать сердце ветру в обладанье.

Ночное пенье В час, когда запирают все засовы в селенье и
лишь племя кошачье рыщет в клетях по-лисьи, затевается в доме
поминальное пенье, и осеннее сердце сыплет мертвые листья.
Голосами ушедших тихо шепчутся вещи; под шагами усопших
голосят половицы... Бормотание книги, полусонной и вещей,
замирающим ливнем заливает ресницы.
А свеча все лепечет сокровенное слово, и сверчок, упоенный
партитурой плакучей, не затихнет, покуда не протиснется снова
сквозь замочную скважину солнечный лучик.

Чудо Пятидесятница - говорящие страницы, душистый девичий
венок, клетка с распахнутой дверцей, откуда выпархивают
птицы-слова, корзинка, на дне которой притаилось яблоком спелое
сердце - на десерт чьей-то жизни.
Книга, творящая чудо пяти хлебов перед изумленной толпой;
книга, способная пройти босиком по волнующемуся морю; бумажный
кораблик, груженный звездами и песней цикад, который причалит к
чьему-нибудь сердцу.
Книга-ласточка, которая оповестит о моей весне книжные полки;
гнездо посреди цветущего луга - скоро из него вылетят птенцы и
защебечут под куполом полдня; открытое море, по которому трепетный
парус души влечет корабль моего тела.
У этой книги мои глаза, мой лоб напоминает очертанья ее морей.
Видите, маловеры? Вот вам чудо святого Дионисия: я держу ее в
ладонях - мою отрубленную голову.

Письмо Франсису Жамму Толкуя с журавлихой, щеглихой и
голубкой, Франсис, наверно, нынче ты куришь в небе трубку, которую,
бывало, любили прятать дети, когда ты отправлялся из дома на
рассвете за раками... И держит создатель удивленный твое большое
сердце, как боровик ядреный, на ласковой ладони... Скажи, ты так же
веришь, что жизнь щедра, как в доме распахнутые двери? ...Недавно
Амарилью я повстречал с кувшином. Был взгляд ее печальным, но все