"А.Андреев. Этнография" - читать интересную книгу автора

Единственное, в чем более или менее продвинулись собиратели - это народные
заговоры и бытовая магия, сохранившаяся на уровне бытовых примет и обычаев.
Материалов по колдовству чрезвычайно мало, а уж таких, что были собраны у
живых колдунов, и вообще почти нет. После первой же встречи с Докой я неделю
просидел в Научной библиотеке, подымая все такие материалы, а когда прочитал
их, то понял, как мне повезло. Поэтому, когда Дока, или, как я привык его
называть, Степаныч, дал мне понять, что дальше будет мне рассказывать о
своей хитрой науке, только если я захочу ей обучаться, я мгновенно
согласился. Так что мои сборы были, по сути, ученичеством.
Первое время ученый во мне все пытался взять верх и над учеником и даже
над самим учителем, и я все порывался заставить Степаныча рассказывать свою
науку так, как мне это представлялось правильным. Условно говоря, так, как я
бы хотел это записать в книгу по образу и подобию тех этнографических
сочинений, по которым обучался. Это не только не прошло, но мне даже было
запрещено вести записи. Как объясняли мои учителя, а Степаныч ввел меня в
свой круг, времени нет! У них действительно не было времени на мои
наукообразные игрушки. Степаныч ушел из жизни зимой того же года, и я
проучился у него меньше года.
А записи свои мне приходилось делать либо в поезде, которым я
возвращался домой, либо еще позже, если в поезде я сваливался от усталости и
засыпал. Таким образом, являясь обладателем огромного архива
этнографических, в сущности, знаний о русском колдовстве, я не имею ни одной
записи, оформленной в соответствии со строгими научными требованиями. К тому
же все старики, учившие меня, однозначно выставляли условием ученичества
запрет называть их подлинные имена. Я это обещал и ощущаю себя обязанным
блюсти этот договор.
В итоге я оказался перед выбором: с одной стороны, я очень хотел
сохранить для русской культуры все то, что мне удалось узнать у мазыков, а с
другой - мой рассказ не выдерживал бы требований научности. Иными словами,
мои материалы было невозможно опубликовать научно, а публиковать их как
очередную книгу тайных откровений я не хотел. Я слишком люблю и уважаю своих
старых учителей, чтобы позволить хоть какое-то сомнение или неуважение к
ним.
Видя это, я задумался о том, как же мне решить эту задачу и нашел такой
выход. Я решил отказаться от идеи публиковать материалы как этнографические.
Но зато я получил психологическое образование и стал изучать их с точки
зрения психологии. Этнография, как это следует из ее названия, наука
описательная, точнее, описывающая. Описывающая этносы то есть народы. Это
так просто - всего лишь записывать то, что наблюдаешь что обретает научную
ценность лишь в том случае, если описания сделаны очень строго. Иначе
говоря, из-за сложностей описательного метода, этнография оказывается очень
сложной наукой.
Психология в этом смысле проще. Для психологии, в общем-то, совершенно
не важно, как качественно сделана исходная запись, точнее, исходное описание
какого-либо психологического состояния или механизма. Если описывается нечто
действительное, оно существует независимо от качества оформления записей, но
тогда его можно воспроизвести и изучить уже в строгих лабораторных условиях.
Такой подход позволял мне рассматривать мои собственные записки и
воспоминания лишь как предположения о наличии в природе неких психических
явлений. Ориентируясь на них как на приблизительно поставленные цели, я мог