"Иво Андрич. Мост на Дрине " - читать интересную книгу автора

как Плевляк озирался вокруг, как бы выискивая виновного во мраке, и обливал
их потоком еще более обидных и изощренных ругательств. Вдруг, опомнившись,
он склонился над связанным, словно над бесценным сокровищем, и, дрожа мелкой
дрожью, проскулил сквозь зубы тонким и плаксивым голосом:
- Стерегите этого, стерегите хорошенько! Если вы мне и этого упустите,
сукины дети, знайте, никому из вас головы не сносить!
Стражники засуетились вокруг крестьянина; с берега по лесам прибежали
еще двое. Плевляк распоряжался, приказывал вязать его туже и держать крепче.
Крестьянина, словно покойника, со всеми предосторожностями медленно
перенесли на берег. Плевляк шел следом, не разбирая дороги, не спуская
взгляда со связанного. И с каждым шагом ему казалось, что он восстает из
праха, что жизнь только начинается.
На берегу вспыхивали новые зажженные лучины. Схваченного крестьянина
внесли в одну из рабочих лачуг, где развели огонь, и привязали к столбу
веревкой и цепями, снятыми с очага.
Это был не кто иной, как Радисав из Уништа.
Плевляк немного поутих, не верещал и не ругался, но места себе не мог
найти. Посылал стражников вниз по реке искать второго крестьянина,
прыгнувшего в воду, хотя было совершенно очевидно, что, если только он не
утонул, в этой непроглядной темноте его невозможно догнать и схватить.
Отдавал один приказ за другим, входил в сарай, выходил, возвращался снова,
пьяный от возбуждения. Принялся было допрашивать связанного, но тоже бросил.
Всеми этими действиями он пытался скрыть и унять тревогу, ибо на самом деле
томился одним: ждал Абид-агу. Ждать пришлось недолго.
Внезапно очнувшись от первого сна где-то возле полуночи и, по
обыкновению, отчаявшись снова заснуть, Абид-ага стоял у окна и смотрел в
темноту. Из его дома на Быковаце днем открывался вид на речную долину,
строительство с хибарами, мельницами, хлевами и всем разрытым и
загроможденным пространством вокруг. Угадывая теперь все это в темноте,
Абид-ага с горечью думал о том, как медленно и тяжело подвигается
строительство и как однажды весть об этом неминуемо дойдет до слуха визиря.
Уж кто-нибудь да позаботится. Если никто другой, так этот невозмутимый,
холодный и коварный Тосун-эфенди. И тогда Абид-ага рискует впасть в
немилость. Вот что лишало наместника покоя, даже во сне повергая в дрожь.
При одной мысли об этом пища застревала в горле, люди становились
омерзительными, собственная жизнь - ненавистной. Немилость - это значит быть
удаленным от визиря, это значит быть осмеянным недругами (о боже, только не
это!), это значит превратиться в пустое место, стать жалким оборванцем и
босяком не только в чужих, но и в своих собственных глазах. Это значит
потерять все свое тяжко сколоченное состояние, а если и спасти его, то
грызть украдкой, далеко от Стамбула, где-нибудь в изгнании, в глухой
провинции, забытым, ненужным, смешным, несчастным. Нет, только не это! Лучше
не видеть солнца и не дышать воздухом! Во сто крат было бы лучше и вовсе
быть никем и ничего не иметь! Вот какая мысль все время к нему возвращалась,
по нескольку раз на день обливала его волной горячей крови, больно
отзывавшейся в затылке и висках, и никогда полностью его не покидала, а
лежала в его душе черным бременем. Вот что значила для него немилость, и она
могла обрушиться на него в любой день, в любой час, ибо все делалось для
того, чтобы навлечь ее на голову Абид-аги, и только он один старается ее
предотвратить, один защищается; один против всех и вся. И длится это вот уже