"Иво Андрич. Кафе "Титаник"" - читать интересную книгу автора

больше его раздражала. В голове мельтешили едкие мысли.
Да, что захочу, то и сделаю. Но вот, однако, еврей, хоть он и юлит и
подлизывается, не отвечает на мое требование, не выполняет распоряжения, а
старается выкрутиться при помощи лживых обещаний. Значит, считает меня
идиотом, тряпкой, перестал бояться и не чувствует себя в опасности. Почему
его страх прошел, и когда это случилось? Не знаю, но вижу, что это так. Да и
как я ударю его теперь, когда уже поздно? Он явно больше не боится. Ясное
дело, меня он не боится. Если бы боялся, то не тянул бы, не врал так дерзко
и фамильярно. Вначале он испугался, испугался усташа, а потом раскусил меня,
сквозь все оружие и амуницию разглядел Степана Ковича, бездарного,
бесхарактерного слабака, поверх которого скользят все взгляды, которому
никто не отвечает на вопросы, которого никто ни во что не ставит и не
уважает и которого, разумеется, и ему, Менто, нечего бояться.
Тут Степан вдруг ощутил хорошо знакомый, резкий и противный запах
старого свалявшегося волоса, адский жар, веющий от матраца, и тяжкий кошмар
своих извечных мыслей, который грозил его задушить.
- Деньги!
Этот крик Степана раздался в полутемной комнате, как вопль утопающего,
как одно протяжное "еее-ии!". В то же время он злобно, что есть силы грохнул
кулаком по столу. Рюмка с ликером опрокинулась, бутылка подпрыгнула на голом
столе, заколебался и померк свет лампочки. По стенам и низкому потолку
запрыгали длинные, быстрые тени. Для полуослепшего Менто это было
равносильно неожиданному вторжению толпы вампиров. Ибо на крик Степана и он
вскочил, перевернув стул, и, точно отброшенный взрывом, оказался в углу
комнаты. Им обоим некоторое время мерещилось, будто комната все еще
заполнена оглушительными звуками, движениями и тенями. Хотя все уже давно
замерло и стихло, оба сохраняли прежнее положение: Степан Кович - со сжатым
кулаком, лежащим на столе, со втянутой в плечи головой, болезненно
сморщенным лицом, точно он и сам испуган своим движением и сейчас приходит в
себя и старается понять его и как-то отделить себя от него, а Менто - в
своем углу, невероятно съежившийся и перекошенный от страха.
Силы и способность соображать покинули Менто, он больше не мог найти ни
слова, осталось только стремление избегнуть пыток. Но как? Никогда он так не
жалел о том, что не умел больше приобретать и лучше беречь нажитое, что нету
него ни драгоценностей, ни золота, которыми многие евреи спасают свою жизнь
или, по крайней мере, отдаляют гибель. Никогда он не испытывал такой
ненависти к тем, кто имеет и умеет. Ведь нельзя отдать то, чего нет. Значит,
придется погибнуть. Он еще раз молитвенно сложил руки, уже не зная, кого
молить и о чем.
- Как бога вас прошу, господин офицер... Как только рассветет, как
только...
Степан Кович скинул с себя оцепенение и стремительно вскочил на ноги.
Этот лепет о рассвете и завтрашнем дне снова всколыхнул в нем всю его кровь,
весь гнев и алкоголь. Ему казалось, что только сейчас он понял: этот еврей,
хитрый и упрямый, подставляет ему завтрашний день как западню, как приманку,
рассчитанную на дурака и тряпку, которого он презирает и ни во что не
ставит. Однажды в такую же самую ночь он видел, как некогда уважаемые и
надменные баня-луцкие евреи отдают безусым усташским недорослям старинные
фамильные драгоценности, дивные, излучающие тепло вещи из золота, платины и
дорогих камней, изумительного цвета и блеска, и отдают беспрекословно, с