"Ираклий Андроников. Первый раз на эстраде " - читать интересную книгу автора

так, что все и подумали, что это - любимое детище великого музыканта,
впрочем, незаконное и посему носящее совершенно другую фамилию. Никто не
понял, что ты говоришь о снмфоннн. Тогда ты решил уточнить и крикнул:
"Сегодня мы играем Первую снмфо-нню до-минор, це-моль! Первую, потому что у
него были и другие, хотя Первую он написал сперва... Це-моль - это до-минор,
а до-минор - це-моль. Это я говорю, чтобы перевести вам с латынн на
латинский язык". Потом помолчал и крикнул: "Ах, что это, что это я болтаю!
Как бы меня не выгнали!.." Тут публике стало дурно одновременно от радости и
конфуза. При этом ты продолжал подскакивать. Я хотел выбежать на эстраду и
воскликнуть: "Играйте аллегро виваче из "Лебединого озера"-"Испанский
танец"..." Это единственно могло оправдать твои странные телодвижения и
жесты. Хотел еще крикнуть: "Наш лектор родом с Кавказа! Он страдает
тропической лнхорад-кон - у него начался припадок. Он бредит и не правомочен
делать те заявлении, которые делает от нашего имени". Но в этот момент ты
кончил и не дал мне сделать тебе публичный отвод... Почему ты ничего не
сказал мне? Не предупредил, что у тебя вместо языка какой-то обрубок? Что ты
не можешь ни говорить, ни ходить, ни думать? Оказалось, что у тебя в башке
торичеллиева пустота. Как при этом ты можешь рассказывать? Непостижимо! Ты
страшно меня подвел. Не хочу иметь с тобой никакого дела! Я возмущен
тобой!..
А я это время играли первую часть симфонии, которую я страшно любил.
Потом вдруг слышу - снова понвилась первая тема; она уже предвещает финал.
Вот в зале зааплодировали, в гостиную вошел Гаук, очень довольный... Я стал
озираться, чтобы куда-нн-будь спрятаться. И не успел. Комнату наполнили
музыканты, стали спрашивать: "Что с вами было?" Я хотел отвечать, но
Соллертинский шепнул:
- Никогда не потакай праздному любопытству. От этих лиц ничего не
зависит. Второе: наука еще не объяснила, что было с тобой. И в-третьнх: мы
еще не придумали, как сделать, чтобы тебя уволили по собственному желанию.
Что было потом, помню неясно. Знаю только, что возле меня снднт
человек, которого до этого я видел, иаверное, не больше двух раз,- известный
ныне искусствовед Исаак Давидович Глнкман, коего чнслю с тех пор среди своих
лучших друзей. Он похлопывает меня по плечу, говорит, что не я один, но и
филармония виновата. Надо было прослушать сперва, а не так выпускать
человека. И он подмигивал Сол-лертинскому. И Соллертннскнй уже смеялся и,
желая утешить меня, говорил:
- Не надо так расстраиваться. Конечно, теоретически можно допустить,
что бывает и хуже. Но ты должен гордиться тем, что покуда гаже ничего еще не
бывало. Зал, в котором концертировали Михаил Глника и Петр Чайковский,
Гектор Берлиоз и Франц Лист,- этот зал не помнит подобного представления.
Мне жаль не тебя. Жаль Госцнрк - их лучшан программа прошла у нас. Мы уже
отправили им телеграмму с выражением нашего соболезнования. Кроме того, я
жалею директора. Он до снх пор снднт в зале. Он не может войтн сюда: он за
себя не ручается. Поэтому очистим помещение, поедем ко мне и разопьем
бутылочку кахетинского, которую я припас на случай твоего триумфа. Если б я
знал, что сегодня произойдет событие историческое, я бы заготовил цистерну
горячительного напитка. Но, прости, у меия не хватило воображения!..
Ах, какой это был человек! Благородный. Добрый, Великодушный.
Мы вышли втроем. Лил дождь. Мы пошли на Пушкинскую, где жнл тогда
Соллертннскнй. И там он рассказал эту историю за ночь раз десять, каждый раз