"Ираклий Андронников. Избранные произведения в двух томах (том 2)" - читать интересную книгу автора

зацепляться, ты пошел какой-то развязной, меленькой и гаденькой походочкой.
А когда добрался до дирижерского пульта, стал засучивать штаны, словно лез в
холодную воду. Наконец взгромоздился на подставку, тупо осмотрел зал,
ухмыльнулся нахально и, покрутив головой, сказал: "Ну и ну!" После чего
поворотился к залу спиной и стал переворачивать листы дирижерской партитуры,
так что некоторые подумали, что ты продирижируешь симфонией, а Гаук скажет о
ней заключительное слово.
Наконец, тебе подсказали из оркестра, что недурно было бы повернуться к
залу лицом. Но ты не хотел поворачиваться, а препирался с оркестрантами и
при этом чистил ботинки о штаны - правый ботинок о левую ногу - и при этом
говорил оркестрантам: "Все это мое дело - не ваше, когда захочу, тогда и
повернусь". Наконец ты повернулся. Но... лучше бы ты не поворачивался! Здесь
вид твой стал окончательно гнусен и вовсе отвратителен. Ты покраснел, двумя
трудовыми движениями скинул капли со лба в первый ряд и, всплеснув своими
коротенькими ручками, закричал: "О господи!" И тут своей левой ногой ты стал
трясти, вертеть, сучить, натирая сукно дирижерской подставки, ты подскакивал
и плясал на самом краю этого крохотного пространства...
Потом переменил ногу и откаблучил в обратном направлении, чем вызвал
первую бурную реакцию зала. При этом ты корчился, пятился, скалился,
кланялся... Публика вытягивала шеи, не в силах постигнуть, как тебе удалось
удержаться на этой ограниченной территории. Но тут ты стал размахивать
правой рукой. Размахивал, размахивал и много в том преуспел! Через некоторое
время публика с замиранием сердца следила за твоей рукой, как за полетом под
куполом цирка. Наиболее слабонервные зажмуривались: казалось, что рука твоя
оторвется и полетит в зал. Когда же ты вдоволь насладился страданием толпы,
то завел руку за спину и очень ловко поймал себя кистью правой руки за
локоть левой и притом рванул ее с такой силой, что над притихшим залом
послышался хруст костей, и можно было подумать, что очень старый медведь
жрет очень старого и, следовательно, очень вонючего козла.
Наконец ты решил, что пришла пора и поговорить! Прежде всего, ты стал
кому-то лихо подмигивать в зал, намекая всем, что у тебя имеются с кем-то
интимные отношения. Затем ты отворил рот и закричал: "Танеев родился от отца
и матери!" Помолчал и прибавил: "Но это условно!" Потом сделал новое
заявление: "Настоящими родителями Танеева являются Чайковский и Бетховен".
Помолчал и добавил: "Это я говорю в переносном смысле". Потом ты сказал:
"Танеев родился в тысяча восемьсот пятьдесят шестом году, следовательно, не
мог родиться ни в пятьдесят восьмом, ни в пятьдесят девятом, ни в
шестидесятом. Ни в шестьдесят первом..."
И так ты дошел до семьдесят четвертого года. Но ты ничего не сказал про
пятьдесят седьмой год. И можно было подумать, что замечательный композитор
рождался два года подряд и это был какой-то особый клинический случай...
Наконец ты сказал: "К сожалению, Сергея Ивановича сегодня нету среди нас. И
он не состоит членом Союза композиторов". И ты сделал при этом какое-то
непонятное движение рукой, так что все обернулись к входным дверям, полагая,
что перетрусивший Танеев ходил в фойе выпить стакан ситро и уже
возвращается. Никто не понял, что ты говоришь о классике русской музыки,
отошедшем в лучший из миров еще в тысяча девятьсот пятнадцатом году. Но тут
ты заговорил о его творчестве. "Танеев не кастрюли паял,- сказал ты,- а
создавал творения. И вот его лучшее детище, которое вы сейчас услышите". И
ты несколько раз долбанул по лысине концертмейстера виолончелей, почтенного