"Леонид Андреев. У окна" - читать интересную книгу автора

место на всей улице, и один из пьяных выделился вперед и стал плясать,
пристукивая каблуками и изгибаясь всем телом. Лицо его, молодое, дерзкое, с
небольшими светлыми усиками, осталось таким же серьезным и печальным, как
будто давным-давно ему наскучило быть пьяным и плясать на грязной мостовой
под этот трескучий, невеселый мотив. Остальные смотрели на него так же
равнодушно и вяло, не выражая ни одобрения, ни порицания, и чем-то
беспросветно-тоскливым веяло от этого странного веселья под хмурым осенним
небом среди серых покосившихся домишек.
"Ванька Гусаренок! - подумал Андрей Николаевич. - Пляшет - значит,
будет сегодня жену бить".
Когда пьяные прошли, уныло-задорные звуки гармоники стихли, из
покосившегося домика с хлопающей ставней вышла женщина, жена Гусаренка, и
остановилась на крылечке, глядя вслед за прошедшими. На ней была красная
ситцевая блуза, запачканная сажей и лоснившаяся на том месте, где округло
выступала молодая, почти девическая грудь. Ветер трепал грязное платье и
обвивал его вокруг ног, обрисовывая их контуры, и вся она, с босых маленьких
ножек до гордо повернутой головки, походила на античную статую, жестокой
волей судьбы брошенную в грязь провинциального захолустья. Правильное,
красивое лицо с крутым подбородком было бледно, и синие круги увеличивали и
без того большие черные глаза. В них странно сочетались гнев и боязнь, тоска
и презрение. Долго еще стояла на крылечке Наташа и так пристально смотрела
вслед мужу, идущему из одного кабака в другой, точно всей своей силой воли
хотела вернуть его обратно. Рука, которой она держалась за косяк двери,
замерла; волосы от ветра шевелились на голове, а давно отвязавшаяся ставня
упорно продолжала хлопать, с каждым разом повторяя: нет, нет, нет.
"Вот баба-то! - ужаснулся Андрей Николаевич, когда Наташа ушла, не
бросив взгляда на окно, за которым он прятался. - И слава богу, что я на ней
не женился".
Андрей Николаевич даже рассмеялся от удовольствия, но оно было
непродолжительным. Еще не разгладились морщинки, образовавшиеся от смеха,
как в потаенную калиточку ворвались враги. Образ Наташи, еще не сошедший с
сетчатки его глаза, вырос перед ним яркий и живой, а рядом выступила другая
картинка, без всякого предупреждения, внезапно. Стены раздвинулись и
исчезли, на него пахнуло полем и запахом скошенного сена. Над черным краем
земли неподвижно висел багрово-красный диск луны, и все кругом было так
загадочно, тихо и странно.
"Господи, - сказал Андрей Николаевич с мольбой, - разве мало того, что
это было когда-то, нужно еще, чтобы оно постоянно являлось. Мне совсем этого
не нужно, я не хочу этого".
Желтыми от табаку пальцами он оторвал кусок толстой папиросной бумаги,
похожей на оберточную, достал из жестянки щепотку мелкого табаку и свернул
папироску, склеивая концы бумаги языком. За перегородкой, задыхаясь и сопя,
храпел Федор Иванович. Обессиленный водкой и поисками двух копеек, он заснул
и проснется только вечером, когда стемнеет. Воздух изнутри с силой
поднимался к горлу спящего, бурлил, ища себе выхода, и с легким шипением
выходил наружу, отравляя комнату запахом перегорелой водки. Проснувшись,
Федор Иванович будет долго и мучительно кашлять выворачивающим все
внутренности кашлем, выпьет квасу и потом водки, и снова начнутся мучения
его жены. Так бывало каждый праздник. Андрею Николаевичу стало досадно на
этого толстого, рыхлого человека, который всю неделю томится от жара у