"М.Андронов. Один (Отрывки из документальной повести) " - читать интересную книгу автора

книгу своего фюрера "Майн кампф" ("Моя борьба") и фанатически исповедовали
свой националистический девиз: "Германия, Германия превыше всего! Только
мы - немцы - господствующая в мире нация, мы самые цивилизованные, самые
культурные, все остальные народы - полуживотные".
Иногда, наслушавшись в палатах такого бреда, я останавливался в
коридоре возле Пауля и пытался, глядя на него, найти в нем хотя бы одну
миллионную долю подтверждения гитлеровской теории о превосходстве арийской
расы. "Пауль - сверхчеловек!" Смешно было даже думать об этом. А то, что
гитлеровцы его, Пауля, считают представителем высшей расы, для него самого
не имело ровно никакого существенного значения. Все его мысли, как я уже
знал, с раннего утра и до вечера вертятся только вокруг одного: как бы
поскорее провести день, повкуснее пожрать и попить, а потом завалиться
спать.
Но звериная фашистская идеология развращающе действовала на молодых
немецких офицеров и превращала их в свору убийц. Да, убийство у них в
почете - это их профессия. За зверство, истязание, уничтожение людей
немецким извергам на грудь вешались железные кресты!
Не стесняясь, а даже, наоборот, хвастаясь друг перед другом, они
рассказывали, как расстреливали советских люден, возводили это в ранг
геройства.
Сцены массовых казней, расстрелов обычно запечатлялись немецкими
офицерами на пленках и фотографиях, которые они с большим удовольствием
показывали в палатах. На снимках можно было увидеть убитого советского
милиционера с вырезанной на груди пятиконечной звездой, сожженных в церквах
школьников, клейменных каленым железом военнопленных...
И после демонстрации таких фотографий гитлеровцы могли преспокойно
есть, пить, петь песни.
Мне бросалось в глаза и их жадность, эгоистичность, мелочность. Если
один у другого просит сигарету, то, конечно, только взаимообразно, возвращая
долг, он отдавал сигарету непременно той же марки. Когда возвратить было
нечего, он уплачивал стоимость сигареты. Такова была норма их отношений. Это
никого не удивляло, было вполне обычным, общепринятым.
Однажды в одной из офицерских палат я услышал из уст молодого
лейтенанта восторженную тираду. Держа в руках письмо из дому, он воскликнул,
обращаясь к майору:
- Господин майор! Моя крошка Эльза (речь шла о его жене) пишет, что ей
в день рождения преподнесли 97 роз. Еще бы три, было бы ровно 100!
Как о само собой разумеющемся он сообщил, что его жена пересчитала все
принесенные ей в подарок цветы, и добавила еще такую фразу:
- Живых роз было 80, а бумажных - 17!
- А много было гостей? - спросил майор.
- Двенадцать человек, - сделав ударение на цифре, улыбнулся лейтенант.
И тут же, заметив, что я стою с судном в руках рядом с его кроватью, от
удивления раскрыл рот, крикнул: - Ходи, ходи, Иван! Пошель!
Немцам, которых я увидел здесь, была свойственна слащавая
сентиментальность, чувствительность, не имеющая ничего общего с подлинными
человеческими чувствами. Дешевая слезливость уживалась у них с душевной
черствостью и аморальностью.
Истые нацисты, воспитанные "гитлерюгенд", они, самодовольно ухмыляясь,
делились своими былыми похождениями.