"Петер Андрушка. Избранное общество " - читать интересную книгу автора

подальше, к плите. Видно было: Юлия ждет, что он еще скажет, наверняка
озадачена его появлением. - Там я к тебе не подошел, - продолжал он,
намеренно заводя речь издалека, - слишком много народу толклось около тебя.
Стали бы шушукаться: чего ради тут крутится страж закона, что ему от нее
надо? Я и решил, что приду попозже, когда выдастся более подходящая минута.
- И теперь эта минута настала? - с открытой неприязнью спросила
женщина.
- Хочу выразить тебе искренние соболезнования и напомнить, что ежели
будешь нуждаться в помощи, так учти, друзья еще не перевелись.
- Справлюсь как-нибудь и сама, - все так же неприветливо отрезала
хозяйка.
Голос у нее прерывался. Очевидно, ей уже осточертели все эти
соболезнующие; понятно, отчего она нервничает. Так объяснял себе ее
недовольство Якуб Калас, и это объяснение вполне его устраивало. Однако от
участкового не ускользнуло, что больше всего Юлию злит любопытство
односельчан, ведь многие подстерегали ее, чтобы поглазеть, как она переносит
свежее вдовство. Калас допек ее больше всех. Тоже любопытство заело, да еще
застал ее врасплох: ей бы и во сне не привиделось, что именно он,
единственный из всех старых знакомых, свернет к ней во двор!
Не в пользу Каласа говорило и то, что он из милиции. Любопытство она бы
ему еще простила, как прощала многим другим. Но он был из "мильтонов", и это
ее раздражало. После смерти мужа она доходила до бешенства при виде
постоянно что-то вынюхивающей, вшивающейся у ее дома милиции, хотя, по
правде говоря, сама же ее и вызвала. Милиционеры уверяли Юлию, что все это в
порядке вещей и причин для беспокойства нет, но сомнения закрались в ее
душу. И бередили все сильнее. Каласу хватило одного взгляда, чтобы понять:
за ее нервным состоянием стоят и другие, более глубокие причины. Пока он еще
не пытался разгадать какие. Поначалу в истории с Бене Крчем сама Юлия менее
всего интересовала Каласа. Давно не интересовала она его и как женщина. Зато
он подметил, что события той дождливой ночи глубоко врезались ей в память,
осели на самое дно, постепенно захватывая все больше места и лишая ее
уверенности в себе. Минутами женщине и впрямь казалось, что она сойдет с
ума. Как не выдать глазами ужас? Как держаться естественно, когда при любом
неосторожном упоминании о случившейся беде сердце готово выпрыгнуть из
груди? Следователи выпытывали, не было ли у ее мужа врагов, ссорился ли он с
соседями, тянули из нее жилы, выспрашивая о том, чего сама она не знала.
Юлия не могла толком ответить ни на один из их вопросов.
Уже несколько дней, как ее оставили в покое. Она сидела дома. Утром
сбегает в магазин, купит самое необходимое - и прямиком домой. Односельчане,
как ни разбирало их любопытство, считали ее замкнутость естественной. Кто
после такого несчастья вел бы себя иначе! А ведь Юлии было тяжелее, чем
любому другому на ее месте, - вокруг нее не крутились дети. Одна она
осталась. В доме, повсюду - одна... Выходить на задний двор вообще не
хотелось. Юлия даже точно не помнит, как все это было, когда она
натолкнулась на распростертое тело мужа, о чем подумала, увидев его лежащим
под забором; теперь бы она, пожалуй, и место точно не указала. Весь двор
словно горел у нее под ногами и жег пятки, на какой бы клочок земли она ни
ступила. Хуже всего, что она не в состоянии разобраться, что ее больше
гнетет: жалость или роящиеся в голове упреки. Ведь если бы мы этот проклятый
двор покрыли бетоном, ничего бы не случилось, да только Беньямин - и