"Ежи Анджеевский. Врата рая" - читать интересную книгу автора

греков и больше половины города уничтожил пожар, то и тех, кто в этих
преступлениях виновен, настигла рука провидения, всего два года потешился на
византийском престоле император-самозванец Балдуин, чтобы умереть затем в
долгих мучениях на дне глубокого рва, куда его по приказу болгарского царя
Ивана швырнули точно дохлого пса, отрубив перед тем руки и ноги, в битве с
валахами пал другой вожак западных насильников и грабителей, Бонифаций,
самозваный король Фессалоник, племянника сенешаля Шампаньи Готфрида де
Виллардуэна, самозваного правителя Коринфа, приказал распять в Эпире Михаил
Комнин, многих других преступников также настигло справедливое возмездье,
лишь один, избежав кары, по сей день разгуливает по свету, и с тобой, если
ты действительно Алексей Мелиссен, его связывают особые узы: это он в ту
ночь, когда ты был совсем еще мал, убил твоих родителей собственными руками,
только когда незнакомец умолк, я спохватился, что уже несколько минут вместо
того, чтобы идти вперед, стою на месте, я знал: он говорит правду, не могу
объяснить, как это произошло, но внезапно все, что моя память сохранила из
детства в виде смутных и несвязанных между собой обрывков, стало до боли
отчетливым, я поднял лук со стрелой, наложенной на тетиву, выпустил стрелу и
смотрел, как она с тихим свистом уносится в небо, в прозрачном воздухе
стрела взвилась очень высоко, но я не потерял ее из виду и следил, сам еще
во власти образов той далекой ночи, чувствуя кровь родителей на губах и видя
его склонившееся надо мной лицо, слыша стенания умирающих и истошный женский
плач, все это видя и слыша, следил за полетом своей стрелы, теперь уже
быстро снижающейся, она воткнулась в землю очень далеко, и я видел, что,
воткнувшись в землю, она легонько дрожит, словно не израсходовала еще силы
своего стремительного полета, лишь когда стрела замерла, я повернулся к
незнакомцу и сказал, глядя в глаза: ты лжешь, если бы он возразил или стал
доказывать истинность своих слов, я б, возможно, усомнился, было ли все так,
как он говорит, но он молчал, ни слова не проронил, однако и не опустил под
моим взглядом своих темных, глубоко посаженных глаз, я первый потупился и
сказал: кто б ты ни был и какие бы ни связывал со мной намеренья, я не хочу
тебя больше видеть, и если ты еще раз появишься на моем пути, я убью тебя
или прикажу убить, тогда он заговорил, и, показалось мне, в его голосе была
печаль: значит, ты любишь человека, руки которого обагрены кровью твоих
родителей, я повторил не подымая глаз: не хочу тебя больше видеть, а если
еще раз увижу, убью или прикажу убить, хорошо, - сказал он, помолчав, - я
уйду, и ты больше меня не увидишь, но прежде чем уйти, одно хочу тебе
сказать: когда я был твоим воспитателем, а ты - вверенным моему попеченью
младенцем, однажды, в отсутствие родителей, ты тяжело заболел и бредил в
беспамятстве, лекари, все до единого, сомневались, можно ли будет тебя
спасти, я же днем и ночью бодрствовал подле тебя, и, когда на третью ночь,
не приходя в чувство, ты стал умирать, окостенел, а стопы твои и кисти рук,
несмотря на жар, сделались холодны как лед, я взял тебя на руки и сказал: ты
должен жить, ты должен услышать, что я тебе говорю: ты должен жить, ты
должен услышать, что я говорю тебе: ты должен жить, не помню, сколько раз
повторил я эти слова, может быть, десять, а может быть, сто, зато помню, что
в конце концов ты открыл глаза и посмотрел на меня, держащего тебя на руках,
ясным взглядом, я проклинаю, Алексей Мелиссен, ту минуту, когда тебе,
умирающему, крикнул: ты должен жить, так сказал незнакомец, каждое его слово
я запомнил в точности и помню по сегодняшний день, сказав это, он ушел, но и
тогда я на него не взглянул, долго стоял не шевелясь, ни о чем, пожалуй, не