"Глеб Анфилов. Испытание ("Знание - сила", 1962, N 4)" - читать интересную книгу автора

гимнастического комплекса; открыть книгу на странице, номер которой равен
числу лет вашего возраста, и прочитать вслух несколько слов, начинающихся
на начальную букву месяца вашего рождения; отвечать на устные вопросы, но
на первый из них не отвечать - отказаться".
Я три раза прочитал задание. Кажется, запомнил хорошо.
Рубен спросил меня, все ли ясно, отобрал записку, надел мне на глаза
повязку, плотными брезентовыми лентами пристегнул к креслу мои руки и
ноги. Я сидел, крепко связанный, не способный шевельнуться, ослепленный.
- Ну, Сережа, время. Ни пуха ни пера! - услышал я тихий голос Рубена, и
он надел мне на уши мягкие круглые глушители.
Потеряв общение с внешним миром, я должен был минуты четыре ждать
биотокового равновесия. И тут я пустился в свои любимые мечты. Я думал о
том времени, когда наши опыты триумфально завершатся, когда вместо этого
толстенного кабеля партнеров соединят просто радиоволны. Нажал какую-то
кнопочку - вызвал абонента, живущего в Африке, и тот передает мне частичку
своего зрения. Из Ленинграда я увижу мир его далекими глазами! Без всяких
телевизоров! А может быть, удастся получить от него не только зрение, но и
другие чувства, ощущения. А ему - передать свои. Или, скажем, совмещать
зрение, слух разных людей... Делать слепых зрячими, глухих способными
слышать...
Потом я мысленно повторил задание и подумал, что к его составлению
наверняка приложил руку Кудров. Не отвечать на первый вопрос! Надо ж
додуматься. В лабораторных опытах мы такого не делали, потому что...
потому что верили Друг Другу. Впрочем, требование достоверности...
Я почувствовал острый укол в затылочной части - Рубен включил на меня
Иоффе. Тьма превратилась в смутную, туманную белизну. Из нее неясно
выплыли стены комнаты, лица членов комиссии, обступивших меня... Еще один
укол... Нет, не меня, а Иоффе. Нет, надо помнить, что меня, именно меня...
Вот стоит Лариса Галкина! Я никогда не называл ее по имени. Иоффе наверное
близорук, не очень хорошо видно. Будто не в фокусе. Теперь я начинаю
слышать. Кто-то говорит. Звук не непрерывный, а прерывистый, искаженный,
грубо сложенный из отдельных элементов. Смысл я уловить не могу. Какой-то
хрип... Звук становится отчетливее. Это говорит Громов:
- Ваше самочувствие? Как чувствуете себя?
Хочу ответить сразу "хорошо" и "так себе". Первое мое, второе Иоффе. И
тут же вспоминаю: на первый вопрос отвечать нельзя. Говорю:
- Я отказываюсь отвечать. - И не узнаю своего голоса. Он прерывист и
невнятен. И тембр! Тембр Иоффе!
Я пытаюсь вспомнить, так ли это должно быть. Так ли бывало прежде? И
думаю, что все-таки это поразительно! Слава богу, я не скептик, я еще не
разучился удивляться...
Иоффе как будто уже не мешает. Передо мной - лист бумаги и карандаш.
Надо писать номера паспорта и комсомольского билета, Быстро пишу. Цифрами,
потом словами. Вижу "свои" пальцы - незнакомые, узловатые, морщинистые.
Надо мной склонился Кудров. Смотрит, как я пишу. Видно, изучает почерк.
Я встаю, чтобы сделать гимнастические движения. За мной тянется шлейф
проводов. Члены комиссии расступаются, дают мне месте. Опять непривычное:
я выше Рубена. Он смотрит на меня дружелюбно, спокойно, чуть-чуть
тревожно. А впереди, прямо передо мной - фигура скрюченного, связанного
человека с повязкой на глазах и глушителями на ушах. Я настоящий! Там,