"Гийом Аполлинер. Убиенный поэт" - читать интересную книгу автора

ровно за три года до этого, в мае 1904 года, Пикассо сказал Максу Жакобу: "Я
только что встретил в баре совершенно необычного типа". Этим "типом"
оказался Аполлинер, и с этого времени начались "самые прекрасные дни", как
впоследствии вспоминал Жакоб, их жизни). Через пять лет Лорансен и Аполлинер
расстанутся, и это восхитительное и одновременно чудовищное пятилетие их
связи сгустится до нескольких, но важных эпизодов "Убиенного поэта".
Аллюзии на события биографии поэта дополняются его "личной" географией.
Вот Рим, где он родился; Монако, где учился в лицее; река Амблева в
бельгийском городке Ставло - память о его первой любви; Кельн, Мюнхен,
Прага, Брно - города, которые он посещал, вдохновленный любовью к Анни
Плейден... Все создает отнюдь не мифическую, но вполне реальную атмосферу
повести. Аполлинер изображает осязаемый до мельчайших деталей мир, но в нем,
как оказывается, нет места ни поэзии, ни любви. Эпизоды, в которых
появляется главный гонитель поэтов немецкий "ученый-агротехник" Тограт,
словно в насмешку названный Горацием, а главное, где во всю силу заявляет о
себе тупая, беспрекословно повинующаяся популистским призывам толпа, - эти
эпизоды, предвосхитившие многие события прошлого столетия, дорогого стоят.
Провидческий дар Аполлинера оказался равновелик его литературному дарованию.
Это незаурядное дарование воплотилось в "Убиенном поэте" на всех
уровнях. Повесть сшита как "лоскутное одеяло"; ее читатель должен быть не
просто эрудирован, он вынужден принимать те правила игры, которые ему задает
автор. Многослойность повести - в читательском сотворчестве. Нужно
представлять, что это за "лоскутки" (а сюда входят и страницы, не вошедшие в
"Гниющего чародея", и черновики неосуществленных замыслов, и фрагменты
недавних журнальных публикаций); нужно ощущать литературную традицию -
прежде всего опыты Рабле и Вольтера. Но не только. Аполлинер замечательно
подхватывает пародийную интонацию Альфреда Жарри - может быть, не столько
драматургии автора "Короля Убю", сколько прозы (особенно его знаменитых
ернических альманахов). Есть аллюзии и более тонкие: отношения Тристуз и
Крониаманталя напоминают о Матильде и Жюльене из "Красного и черного"
Стендаля; во всяком случае, эпизод с похоронами поэта и памятником ему,
который "был наполнен иллюзией его присутствия", читается с оглядкой на
похороны отрубленной головы Сореля в пещере, украшенной мраморными
изваяниями. А весь эпизод разговора Крониаманталя со статуей поэта Франсуа
Коппе есть не что иное, как пародийная аллюзия на главку "Бессонная ночь" из
"Записок вдовца" Поля Вердена, на встречу двух призраков - Франсуа Вийона и
Альфреда де Мюссе.
Наконец, Аполлинер требует от читателя проницательности, предлагая ему
непростые филологические задачки, решение которых зависит от эрудированности
и языкового чутья. Чего стоят разбросанные по всей повести анаграммы,
говорящие имена, словесные ребусы - часть из них мы попытались расшифровать
и в тексте, и в комментариях, надеясь, что читатель перевода, так же как
читатель оригинала, попытается войти в стихию языковой игры и стать ее
соучастником.
Это в меньшей степени относится к "Гниющему чародею" - для него важнее
историко-литературные аллюзии. Однако обе притчи объединены стремлением
автора совместить реальность и фантазию, выйти за рамки автобиографии и в то
же время сделать ее непременным участником поэтического действа, а главное -
по крупицам сотворить легенду по имени Гийом Аполлинер. Она создавалась в ту
эпоху, когда любимый поэтом Анри Матисс говорил: "Я нашел, что солнце нельзя