"Соломон Константинович Апт. Томас Манн " - читать интересную книгу автора

только все эти островерхие дома, давяще тяжелые крепостные валы и ворота, не
только латинские надписи вроде той, что красовалась над парадным бабушкиного
дома - "Dominus providebit", "Господь позаботится", - ежедневно рассказывали
мальчику жутковатую сказку о немецком средневековье. Средневековье
вторгалось в трезвый, деловой, размеренный быт торгового города и живыми
картинами. Среди чинных лабазов и лавок всегда можно было увидеть каких-то
странных людей обоего пола, не то чтобы душевнобольных, а как бы отрешенных
от своего времени, законсервировавшихся в старонемецкой атмосфере юродства,
исступленности, мистических страхов.
В убранстве родового манновского гнезда, в его интерьере отразилась
эпоха более жизнерадостная, чем та, которая запечатлела себя в острых углах
каменного Любека. Этот дом был приобретен и обставлен дедом Томаса Манна -
Иоганном Зигмундом-младшим примерно в ту пору, когда Иоганн Зигмунд-старший
с уверенной энергией добившегося кое-чего человека осматривал
достопримечательности Лондона и Брабанта, чтобы, поглядев на чужое
житье-бытье, позаимствовать понравившееся и сделать благоустроеннее жизнь в
своих палестинах. На втором этаже, как раз над надписью "Dominus
providebit", помещалась гостиная, которую называли "ландшафтной": на
укрепленных по ее стенам гобеленах блеклых тонов были вытканы идиллические
ландшафты и на их фоне - кокетничающие и целующиеся пастухи и пастушки.
Гобелены, белый круглый стол с золотым орнаментом, затейливый секретер,
золоченая голова льва на спинке софы, блеклый, в масть гобеленам, ковер на
полу, белые кресла - все это было для наблюдательного внука красноречивым
рассказом о предках, об их горделивой вере в незыблемую устойчивость
бюргерского быта, об их умении радоваться плодам собственной
предприимчивости и об их понимании красоты и пристойности.
"Детство у меня было счастливое, холеное", - говорил Томас Манн. Самой
счастливой частью его детства были, добавим мы, догимназические годы, потому
что школу он "ненавидел" и, когда приближался конец каникул, у него
"разрывалось сердце от томительного сострадания к себе". О первых своих
игрушках и играх он вспоминал уже в зрелом возрасте. В таких поздних
воспоминаниях всегда действует закон невольного отбора: память лучше
сохраняет те подробности, которые как-то связаны с дальнейшим формированием
характера и представляются сложившемуся человеку далеким предвосхищением его
прочных пристрастий, то есть необходимым звеном в цепи его развития. Поэтому
фиксируемые в подобных воспоминаниях подробности только кажутся случайными и
отрывочными, а на самом деле обладают большой биографической ценностью.
У мальчика были великолепные игрушки: магазин с прилавком, весами и
амбаром - точно такими же, как настоящие амбары у Траве; рыцарское
снаряжение из картона; гусарское обмундирование; оловянные солдатики;
лошадка-качалка по имени Ахилл. Кроме того, в доме имелся набор
принадлежностей для кукольного театра. Мальчик рисовал, вырезал и прикреплял
к деревянным подставочкам "актеров", изображал дирижера и зрителей, подражал
музыкальным инструментам, увлекаясь этой игрой в театр настолько, что часы,
когда он ей отдавался, казались ему лучшими в жизни. Рыцарские же доспехи,
гусарская форма и солдатики не доставляли ребенку особого удовольствия.
"Весь этот военный маскарад, - цитируем воспоминания, - не шел ни в какое
сравнение с радостью перевоплощения в артиста и дирижера". И коня Ахилла он
любил совсем не как рыцарь. "Я просто был привязан к нему как к живому
существу, я любил в нем все: его шерсть, его подковы и ноздри, любил так же,