"Лидия Львовна Арабей. Во вторую военную зиму (Повесть) " - читать интересную книгу автора

застланный скатертью стол, и лавки у стен, и земляной пол, и тетка Ева.
Говорит громко, на всю хату, будто здесь кто-то глухой, растягивая слова,
делая ударения на "о" и "э". Они у нее катятся, как обруч, тянутся, как
бечевка.
- Иди поешь... Голо-одная же, наверное, - поставила тетка Ева на стол
полную миску щей.
На печи зашевелились дети, стали слезать друг за дружкой.
- И они... Стоит стукнуть миской или чугунком - как здесь... Словно по
сигналу, - улыбаясь, говорила тетка.
Две сестры - пятилетняя Оля и старшая, лет тринадцати, Вера - уже
мостились у стола. Карабкался на лавку и брат Костя, мальчик лет
одиннадцати.
Костя в свои одиннадцать лет не умел говорить, лишь несколько слов мог
прогнусавить: "Мама", "дай" и "боби", последнее на его языке означало
"больно".
Старшая дочь тетки Евы, на год старше Нины, сейчас была неизвестно где.
До войны поступила в Минский торговый техникум, когда наши отступали, она
вместе с техникумом двинулась на восток.
И муж тетки Евы, родной брат Нининой матери, тоже неизвестно где. Перед
самой войной послали его в один из колхозов России за скотом, хотели
развести в Болотянке высокопродуктивную породу. Так и остался он где-то за
линией фронта, теперь, наверное, воюет.
На столе в большой миске дымились щи, теткина семейка уже расправлялась
с ними. И Костя старался не отстать - таскал ложкой из миски, прихлебывая на
всю хату. Нина проглотила ложки две щей и вдруг почувствовала, что ей совсем
не хочется есть. Даже сделалось обидно. Подумать только, как вкусно, кислые
щи, заправленные шкварками, хлеб на столе, а ей не хочется есть. Если б
такую еду дали ей в Минске! Или даже сегодня в пути! И почему же ей не
хочется есть? Что-то подташнивает.
- Чего это ты положила ложку? Или невкусно? - спросила тетка.
- Что вы, тетя Ева... Вкусно... Но мне что-то нехорошо, - призналась
Нина.
- Это ты устала... И неудивительно, столько за день пройти. Ну, я тебе
молока налью, выпей и полезай на печь.
Но и молоко показалось Нине горьковатым, она отпила немножко и встала
из-за стола. Ее повело в сторону, едва удержалась на ногах. Взобралась на
печь, легла на разостланные там тряпки. Она не могла понять, хорошо ей
теперь или плохо. Хорошо, потому что она в хате, на печке, а не в лесу, на
холоде. И все же ей как-то не по себе, что-то дрожит внутри, по-прежнему
тошнит и кружится голова. И холодно - никак не согреться. Она набросила на
себя кафтан, который висел на жерди, но и под кафтаном ее трясло. Она долго
корчилась, куталась, вертелась с боку на бок, пока, наконец, не уснула.
Проснулась - за окнами темно. В хате горела коптилка, а тетка Ева
чем-то гремела возле печи. Вначале Нина подумала, что это все еще вечер, но
потом догадалась, что уже утро, и, свесив голову вниз, посмотрела на хату.
Дети спали все на одной кровати, коптилка стояла на лавке, а тетка Ева
мыла картошку, стрелки ходиков показывали пять часов.
"Это она так рано поднимается?" - подумала Нина и почувствовала себя
неловко. Она не могла спать, если уже кто-то трудится, но вставать очень не
хотелось, все тело было, как побитое, словно на ней молотили рожь, болели