"Луи Арагон. Карнавал (рассказ) (про войну)" - читать интересную книгу автора

вторым этажом, за однообразными заборами перед домом оставалось еще место
для садика. В утреннем свете видно было, как слонялись без дела наши
парни, свободные от наряда, переговариваясь с деревенскими жителями,
вокруг разгуливали гуси и утки. В уголке этой картины мой Гюстав, зацепив
мизинчиком палец высокой девушки с косами, раскачивал ее руку, уставясь на
кончики своих башмаков. Противное меня удивило бы. Что я несу? Противное
чему?
Надо бы заглянуть в штаб.
Нет, все действительно гак и было. Моцарт поражал меня в самое сердце
именно из окна напротив, ария Царицы ночи.
Полный и сильный голос, трудно даже поверить, что он мог родиться в
груди этой худышки, такой, какой я ее помнил сквозь туман сновидений,
голос, подобный беззаботной раскованности акробата, вокализ без всякой
натуги, песнь, которая лилась, изгибалась, ни на мгновение не выдавая
мускулатуры. И никто, казалось, не замечал этого, словно она пела
специально для меня.
Пела. как ребенок, играющий сам по себе. Подумать только, и это написал
человек, уже знавший, что он обречен, охваченный страхом, одновременно
работавший над "Реквиемом" по заказу какого-то незнакомца, может, посланца
смерти, его собственной смерти... И если глаза певицы действительно были
чем-то противоположным звездам, песнь ее напоминала ночь после подписания
Перемирия, когда мы сожгли целый поезд с отныне ненужными сигнальными
ракетами, стоявший на вокзале в Баккара.
От спешки, бреясь, я порезал лицо. "Ach, Gott! что с вами?" -
вскрикнула она, когда я стукнул в окно. Я провел рукой по щеке, по
подбородку. В самом деле. Так начался день. Она вдруг вздергивала кончик
брови. На ней была шерстяная вязаная блуза, оставлявшая обнаженной руку до
локтя. И широкий кожаный браслет на левом запястье, точно у человека,
занимающегося тяжелым физическим трудом, которому случилось растянуть
связки. "Да, - сказала она, уловив мой взгляд, - катаясь на коньках,
представляете... Чему вы удивляетесь? Вы думали, я крутилась на турнике?"
Я так и думал. Голосом. Знаете, вертела солнце... "Хотите кофе? У меня
есть масло..." Откуда это? Она засмеялась, не отвечая. Спойте еще. "Что?
Zauberflote? Нет, хватит! Вы любите Шуберта?" И внезапно, вот глупость, у
меня на глаза навертываются слезы. Она обеспокоена. Вам больно? Нет, я
вспомнил друга, который умер в день, когда было подписано Перемирие, он
любил Шуберта. "Die Forelle" ... бедный Гийом! Вы наверняка никогда о нем
не слышали. Как странно здесь думать о Гийоме: "Красивый месяц май по
Рейну плыл в челне. И дамы со скалы оглядывали дали"'. - "Как, -
воскликнула она, - Гийом Аполлинер умер? А мы даже ничего не слышали..."
Не знаю, кто из нас двоих был удивлен больше, я ли, что она знает
Аполлинера, или она, что я осмелился говорить о нем (уж конечно, не без
преувеличения)-мои друг. "Недавно я прочла статью в "Weisse В latter",
знаете, это неплохой журнал!" И она сыграла в честь Гийома "Форель",
потому что петь, вот так, сразу... Если я зайду после обеда, она сыграет
мне "Карнавал". Люблю ли я также и Шумана? А Гуго Вольфа? Как, я не знаю
Гуго Вольфа? Lieder на слова Мерике? Она споет мне Гуго Вольфа. "А теперь,
пожалуй, будет лучше, если я представлю вас своей матушке, правда? Ведь
вся деревня уже заглядывает в окно и судачит о нас... Mutterchen, не
зайдешь ли ты ко мне на минутку?" Входит кот, рыжий с белым, потом, следом