"Луи Арагон. Шекспир в иеблирашках (рассказ)" - читать интересную книгу автора

он так заботился о моей репутации, что просто плакать хочется. Я
почувствовал себя чем-то вроде псинысосиски, которую он держал на руках.
Заметьте, мне и самому нечто подобное приходило на ум: девочка училась в
Высшей школе политических наук, у нее не было никого, кроме бабушки в
деревне, ее бы вполне устроило не платить отдельно за комнату, так что за
независимость держался, скорее, я сам, все из-за тех же сан-бриекских
предрассудков. В стихах Ажерона шума от этого не убавилось бы... но
вагон-ресторан был исключением. Вдруг до меня дошло, в чем второй заяц:
этот хитрый толстяк просто хотел сдать мне номер на двоих, чтоб содрать
побольше. Ну, меня не проведешь, я в возмущении поведал эту историю своей
подружке, а она, Жозефина, закатила мне пощечину, и снова я оказался
брошенным девушкой. А я-то надеялся, что с таким именем...
Но в результате всего этого меня осенило: раз уж с женщинами у меня не
получается, брошу-ка я факультет. Успех моего письма о "черных куртках",
интерес, который проявила к нему полиция... почему не рискнуть? Так я и
стал журналистом.
Поначалу, не признаваясь родителям, чтоб не потерять карманных денег, я
пошел работать в ежедневную газетенку, созданную из каких-то темных
политических соображений, хотя говорилось в ней только о кинозвездах,
Брижитт и Сорейе. За гроши, конечно, но что вы хотите, я ведь был
дебютантом. Управляющий с блинной физиономией неодобрительно косился на
меня и даже посмел сказать, как бы невзначай: "Что-то ее давно не видать...
мадемуазель..." А он что нос сует? И чтоб пресечь дальнейший разговор,
я отрезал: "Мы больше не видимся..." Побледнеть он не мог, так как рожа у
него и без того была бледней некуда, но так и перекосился от
злости-лопнула надежда содрать с меня побольше. После этого он искал
только предлог, тут-то и подвернулся посыльный, когда я занимался
репортажем о проституции в "ягуарах" вокруг площади Мадлен. Две первые
статьи (пятьдесят строк, приходится писать сжато, таков стиль газеты: быть
кратким, чтоб не утомлять публику, которая и так из-за всех этих
событий...) прошли "на ура", вот мне и заказали разворот.
Газета, разумеется, у нас малого формата. "Писать можешь дома, но чтоб
утром материал был у меня на столе, - сказал мне главный редактор, -
потому что это слишком серьезно, нельзя выпустить на полосу, не показав
Фантомасу..." Фантомасом у нас называли хозяина, который уже вложил в это
дело миллиончик и который взял себе за правило не показываться в редакции
после полудня, когда приходили мы. Он заявлялся поутру, верхом, по дороге
в Булонский лес, где делал круг для сохранения фигуры.
Так что посыльный притопал за сочинением ни свет ни заря, когда все еще
дрыхли, щавка залаяла, управляющий поднялся в серой с розовым пижаме, ни
дать ни взять паштет из дичи, выяснить, что случилось. Этот дурень-дело
было в июне, и случайно стояли жаркие дни-не нашел ничего умнее, как
вырядиться в шорты и спросить меня, даже не выплюнув жвачку.
Жирнюга не разобрал, заставил повторить. Теперь уж не было сомнении-ко
мне наведываются "черные куртки". Ну и наслушался я: "Посыльный из вашей
газеты... вы за кого меня принимаете? Не морочьте мне голову с вашим
посыльным. И с каких это пор у вас есть газета? Вы у меня записаны как
студент с юридического... И ничего другого я знать не желаю; мне ни к чему
полицейские, от которых не отвяжешься, если они обнаружат, что я сдаю
комнаты мнимым студентам. Да уж не коммунист ли вы?"