"Владимир Павлович Аристов. Ключ-город " - читать интересную книгу автора

подмастер Молибога, рыжебородый, лобастый человек с ласковыми глазами,
помог ему добраться до двора. Очнулся от холода, когда Молибога кинул на
битую спину мокрую ветошку. Гнев и обида душили Федора. "Попомнит боярин
Никита мастера Коня".
Через два дня, отлежавшись, Федор написал челобитную. Жаловался на
бесчестье от боярина Плещеева. К Годунову в палату мастера не пустили.
Годуновский дьяк принял бумагу, прочитав, усмехнулся, обещал довести о
челобитьи, сказал, чтобы Федор пришел в середу после праздника
богоявления. Федор пришел через пять дней. Опять вышел тот же дьяк. "На
твое, Федора, челобитье большой ближний боярин Борис Федорович указал: не
водилось того на Руси, чтобы мастеришка на боярине бесчестье искал. А что
холопы по боярина Никиты Плещеева указу били-де его, Федьку, батожьем, то
ему, Федьке, во здравие и научение, вперед неповадно будет большим
перечить". - Дьяк вскинул белесую бровь: - "Порты сняли фряжские, а
батогов наложили московских". - Прыснул смехом: - "У папежников во
Флорензии, чаю, Федька, такого кушанья отведывать не доводилось".
В тот вечер, впервые за свою жизнь, допьяна напился Федор в ропате -
тайной корчме у Земляного города. Хмельной - плакал, поносил бояр, кричал,
что он, мастер Федор Конь, больше самых больших бояр. Его подзадоривали
питухи из посадских людей. Хозяин ропаты сгреб Федора за ворот, выбил из
корчмы вон. Федор после того долго ходил молчаливый и мрачный. Работал
кое-как. Вспоминая свои прежние горделивые мысли, усмехался горько.
Прошло два года. Стены и все двадцать башен Белого города были
готовы. Втайне Федор думал, что опять позовут к Годунову, велит царский
шурин ставить каменные палаты и общественные здания. Конь готов был забыть
обиду, вложить всю свою душу в то, о чем мечтал, скитаясь за рубежом, -
украсить Москву каменными зданиями. В мозгу его уже теснились образы
сооружений более прекрасных, чем палаццо Веккио и Уффици.
Но к Годунову мастера не звали.
Об этой давней обиде думал теперь мастер Конь, поднимаясь на Облонье
к государеву двору. Во дворе за воротами прохаживались караульные
стрельцы. Пришлось подождать, пока на крыльцо вышел приземистый дьяк в
щеголеватом кафтане (дьяк приехал из Москвы с Годуновым), велел идти в
хоромы. Борис Федорович сидел в той же задней хоромине, где вчера принимал
бояр. Повернулся на стульце, на мастеров поклон повел благолепной бородой,
положил на подлокотники белые руки:
- Сколько годов, мастер, тебя не видывал, по здорову ли живешь?
Голос у боярина ласковый, смотрел приветливо из-под густых бровей.
Сидел, поглаживая холеную бороду, величественный, в дорогой, канареечного
цвета ферезее. И опять мастеру Коню, как несколько лет назад, когда в
первый раз его позвали к Годунову, показалось, что сидит на стульце не
"злохитрый Бориска" (слышал передававшиеся по Москве толки обиженных
бояр), а просвещенный правитель, покровитель искусств. Кто на Руси, кроме
Годунова, оценит искусство его, мастера Коня? Кто может перечить
всесильному царскому шурину? Вели боярин Борис - и мастер Конь, плотничий
сын, украсит Москву невиданными еще палатами, и померкнет перед ними слава
прославленных флорентийских дворцов.
Федор разложил перед Годуновым чертеж. Занял им весь стол. Водил по
бумаге пальцем, рассказывал, каким будет каменный город. Годунов ни разу
не прервал мастера, прищурив умные глаза, слушал. Когда Федор окончил