"Фернандо Аррабаль. Необычайный крестовый поход влюбленного кастрата, или Как лилия в шипах" - читать интересную книгу автора

для обуви или учитель тригонометрии выразил недовольство тем, как она решала
задачу избавления от прыщей? Удары судьбы даже на глазок мешали ей пуститься
в захватывающее любовное приключение, которое я в широте душевной ей
предлагал хоть орлом, хоть решкой. Я был так влюблен в нее, что стоило ей
засмеяться, как облако пены вздымалось над моим лбом и туча бабочек над
стетоскопом. К счастью, никто этого не замечал, кроме и за исключением моего
окружения. Когда же она избегала моего взгляда, то имела обыкновение столь
загадочно смотреть на меня, что мне нестерпимо хотелось поцеловать ее губами
тигра.
В один прекрасный день я как будто понял, что Сесилия, голубка моя
нежная росы неисчерпаемой, боялась стать жертвой заговора, который замыслили
мы с комиссаром с целью похитить ее левую лодыжку. С каждым днем я любил ее
со все большей реверберацией, однако же никогда не видел ее колен, хоть и
узревал мельком икры, когда аускультировал ее столь же тщетно, и
целомудренно.
Думать о ней и одновременно стелить постели, смахивать пыль, стирать
белье, делать уколы, мести лестницы, выписывать рецепты, мыть кабинеты,
выявлять рецидивы, готовить пищу и прочее и прочее - это было волнительно и
совсем другой коленкор. Мало того - чтобы убить время, мне приходилось
успокаивать больных, все более опасавшихся поведения Тео между рыбой и
мясом. Тем не менее, возможно, потому, что его интеллектуальный коэффициент
был равен обхвату талии, умирающие испускали дух счастливыми у него на руках
и на ложе из роз.


XVI

Все это было так давно! Я принял наследственный пост в Корпусе, но
припрятал в надежном месте мою коллекцию мыльных пузырей. Польку уже три с
половиной года мы с неизлечимыми пребываем в заточении, я могу со всем
гостеприимством сказать, что минуло сорок два месяца. Мои коллеги простились
со мной, на первый раз прослезившись: они полагали, что я стану вечным
затворником в Корпусе без надежды на возвращение, что было похоже на правду
как две капли воды. Я же знал, будучи более алхимиком, чем они, что всякая
вечность имеет свои границы, как Парагвай или Атлантида.
Незадолго до того, как была окончательно закрыта дверь во внешний мир,
и больные, и я почувствовали себя потерянными, хотя полиция переливчато
лупила нас прикладами и неопровержимо стращала карабинами. Жандармы, запирая
железную дверь, хлопнули ею столь же резво, сколь и проворно. Во имя истины
и их достопочтенных родных я должен признать, что множественные переломы
пальцев, раздробленных по случаю закрытия двери, не помешали пациентам
отдать концы с полной кубышкой, когда пришел их час, спустя несколько
месяцев после упомянутого инцидента.
Генеральный директор службы здравоохранения призывал меня в тот
последний день быть терпеливым, и я понял, что он сгорает от зависти; ему
приходилось скрепя сердце признать, что он - не я и даже не Ньютон. Больные
же вошли тогда в фазу острой меланхолии, к тому же больничные пижамы стали
им велики. Некоторые из них восприняли крепостную стену как богослужение, а
колючую проволоку и провода под высоким напряжением как категорический
императив. Никто, даже из числа ударившихся в самый хрусткий мистицизм, был