"Звезды" - читать интересную книгу автора (Харви Кэтрин)

11

Монастырская школа святой Бригитты, 1954 год.

– «Молодому джентльмену было около двадцати двух лет, он был высок и строен. Его фигура была прекрасно и крепко сложена, с квадратными плечами и широкой грудью, нос напоминал римский, глаза большие, карие и блестящие. Его волосы доходили до шеи и слегка курчавились, некоторое количество волос росло и на груди, что придавало ему дополнительную мужественность. Затем его главный механизм, который, казалось, вырастал из зарослей курчавых волос…»

– Его что? – спросила одна из девочек.

– Ш-ш-ш, – зашипели другие.

– Продолжай, Диди, – сказала Кристина, – читай дальше.

– «Сняв рубашку, он тотчас же толкнул ее в сторону кушетки, которая стояла так удобно, что предотвратила ее падение на пол. Ее юбка задралась до подбородка, ее колени были раздвинуты на всю ширину, и между ними видна была щель во плоти, красная изнутри…»

У девочек перехватило дыхание.

– «Молодой джентльмен изменил ее позу, положив вдоль кушетки, но колени ее были все еще раздвинуты, и желанная цель была прямо перед ним. Он опустился на колени между ее ног, и нам представился вид со стороны его неистового механизма эрекции».

– Боже мой! – воскликнула Фризз.

– Ш-ш-ш, – зашипели на нее остальные.

Диди тихим голосом продолжала читать, а девушки, чьи лица высвечивались в колеблющемся свете свечи, слушали, затаив дыхание.

– «Он посмотрел на свое оружие с некоторым удовлетворением и, направляя его рукой в манящую щель, вложил его в ножны влагалища по рукоятку, отчего Полли закричала: «Ох, ох, я не перенесу этого! Это слишком! Я умираю!»– так выражала Полли состояние экстаза».

– Подожди, – вдруг прошептал кто-то. – Мне кажется, я слышу что-то.

Диди быстро спрятала книгу под подушку, пока одна из девочек, скрипнув дверью, не приоткрыла ее и не вгляделась в темноту коридора. Было около полуночи, все в монастыре спали, за исключением членов тайного «Клуба восходящих звезд», встречавшихся в комнате Кристины для чтения в высшей степени эротической книги «Ягодицы». Диди тайно пронесла ее в школу и читала отрывки из нее на каждом заседании клуба.

– Я ошиблась, – сказала девочка, закрывая дверь. – Никого нет.

Все вздохнули с облегчением. Каждый знал, что наказание будет жестоким, если монахини узнают о существовании тайного клуба. В те ночи, когда девочки встречались, они делали вид, что засыпают, потом дожидались, когда полоса света из-под двери сестры Габриэлы исчезнет. По этому знаку они собирались в комнате Кристины.

– Почитай еще немного, Диди, – попросила Лейну Фример. Прозвище Лейны было Мышка – не только потому, что она была самая маленькая в клубе, но и из-за черт лица, мелких, как у мышонка. – Прочитай эту главу снова, особенно то место, где она трется ногами о его голую поясницу.

Девочки хихикнули.

– Думаю, на сегодня достаточно. Джентльмен в конце концов овладел Полли. На следующей неделе мы узнаем, кого еще он получит.

– Одного я до сих пор не пойму, – сказала одна из девочек, – что это там говорится о его главном механизме. Что это?

– Это то же самое, что его «орудие для любовной атаки», – сказала Диди, и некоторые девочки посмотрели с неодобрением на ту, что спрашивала. Только старшие девочки – Кристина, Фризз и Диди – понимали, о чем в действительности эта книга «Ягодицы», но и они некоторые подробности представляли смутно. Но все девочки, даже самые младшие, которым было по одиннадцать, знали, что книга о сексе, и хотя они не понимали многого из того, что происходит, тем не менее все от чтения возбуждались.

«Клуб восходящих звезд» предназначался не только для чтения скабрезных книг. В нем учились экспериментировать с гримом, обсуждали фасоны, накручивали друг другу волосы на бигуди, поверяли друг другу тайны, страхи и мечты. Клуб зародился четыре года назад, вскоре после случая со свиной отбивной, когда популярность Эмбер начала падать и девочки потянулись к Кристине и Фризз. Они начали собираться в комнате Кристины, потому что она теперь делила ее не с Эмбер, а с Фризз, и разговоры их длились часами после того, как гасили свет.

В эту дождливую ночь двенадцать девочек сгрудились в комнате Кристины, где воздух наполняли запахи духов, лака для ногтей и жидкости для завивки «Тони» – все это смешивалось с запахом горящих свечей. Пытаясь распрямить волосы Фризз, Кристина накручивала их на крупные бигуди, используя выпрямитель для волос, который они купили в Ньюберри во время одного из школьных выходов в город. Фризз сидела с полотенцем на плечах, с чавканьем поглощая молочное драже из огромной коробки. Другие девочки делали друг другу маникюр и педикюр, сооружали прически, примеряли нейлоновые чулки, предусмотрительно надев на руки перчатки, чтобы избежать затяжек. Они поедали картофельные чипсы, конфеты и запивали кока-колой – все запрещенные монахинями лакомства. Главным правилом клуба было пользоваться во время клубных встреч только запрещенными предметами. Все, что запрещали сестры, как то: писание писем, глажка, штопка – в клубе было разрешено. И поэтому девочки пользовались продукцией «Коти», «Мейбеллин» и «Хейзел Бишоп» для лица, примеряли украшения и взрослое дамское белье. И все время говорили в основном о мальчиках и о сексе.

Больше всего информации они получали от Диди, которой, как и Фризз, было семнадцать и которая была по-житейски мудра. Она совсем недавно стала членом клуба, потому что приехала в школу только несколько недель назад из Филадельфии, где очень популярна передача местного телевидения «Американская эстрада». Само название шоу ласкало слух оголодавшихся по мальчикам девочек из школы святой Бригитты, которые мечтали о том, чтобы ходить в обычные школы и танцевать с мальчиками на вечеринках по пятницам.

Диди была невероятно смелой, потому что зашила складки на юбке школьной формы и фактически превратила ее в прямую. В Филадельфии у нее был приятель, с которым она «делала все». Хотя Диди никогда не раскрывала деталей своих интимных отношений с Чаком, но девочки почему-то представляли, что они похожи на те, что в книге «Ягодицы»: Диди с задранной до подбородка юбкой и Чак, наступающий на нее со своим «оружием».

– Какого она цвета? – спросила одна из девочек Мышку, которая красила помадой губы.

– Она называется «Торт из малины», – произнесла Мышка своим смешным тоненьким голосом. – Тебе нравится? – Она намазала помаду слишком толстым слоем и даже местами выше линии губ. Она была такая маленькая, черты лица были настолько мелкие, что с намазанными губами она больше походила на клоуна, чем на обольстительницу, но при этом она улыбалась с таким желанием понравиться, что девочки уверяли ее, что она похожа на кинозвезду. Она хихикала и продолжала мазать губы помадой. Но что больше всего нравилось девочкам в этих тайных встречах, так это то, как хорошо они чувствовали себя после. Они собирались вместе, чтобы найти утешение и одобрение у своих сверстниц, успокоить страхи и сомнения, возникающие у подростков, подбодрить друг друга.

Все девочки были согласны, что Кристина Синглтон, которую они называли Чоппи[8] из-за случая со свиной отбивной, когда она выступила против Эммер, была центральной фигурой «Клуба восходящих звезд». Девочки понимали, что Кристина умеет дать им почувствовать себя лучше. Она не позволяла им говорить о себе: «Я – глупая» или «Я – уродина», а если они действительно были тупые и уродины, она говорила: «Давай посмотрим, что можно сделать, чтобы изменить это». Каждая новенькая в группе однажды признавалась, что, узнав Кристину ближе, забывала о ее толстой фигуре.

– И все-таки я не все поняла в «Ягодицах», – сказала пятнадцатилетняя девочка, которая выщипала брови в надежде походить на Одри Хепберн. – Почему мужской член сравнивают с пистолетом или тараном? И что все-таки им делают?

Завязалась оживленная дискуссия, в которой невинные девочки из монастырской школы выдвигали всевозможные возмутительные предположения, однако Фризз, вздохнув и прожевав очередную порцию молочного драже, сказала:

– Я не собираюсь иметь дело с мужчинами, совсем. Я буду делать карьеру.

– Конечно, будешь, – сказала Кристина, смачивая жидкостью прядь волос Фризз и закручивая ее на бигуди. – Я очень верю в тебя.

Фризз поднесла ручное зеркальце к лицу и с недовольством посмотрела на шапку кудрей на голове.

– Ах, если бы я могла что-нибудь с ними сделать. – Что-нибудь изобразим, а если не понравится, попробуем еще что-то сделать.

– Как бы я хотела быть блондинкой, – сказала Диди, покрывая лаком ногти на ногах. Как Мэрилин Монро. Однажды я попыталась вытравить волосы, и мама чуть не убила меня.

– Положи дольки лимона на волосы и постой на солнце, – предложила одна из девочек. Она купила у Вулворта длинные висячие сережки и теперь вертела головой туда-сюда, чтобы посмотреть, как играет на них отсвет свечей.

– А что, если просто отбелить? – предложила Мышка.

– Перекисью водорода, – добавила другая.

– Мэрилин Монро не натуральная блондинка. Как она добивается этого?

– Я бы отдала все, чтобы выглядеть как она, – мечтательно сказала Мышка, переключая внимание с кроваво-красного, измазанного помадой рта на волосы, которые были, по всеобщему признанию, мышиного цвета. Кристина при этом вспомнила Эмбер, которая была натуральной блондинкой и предметом зависти всех девочек в школе. Кристина вспомнила, как однажды ночью она встала, чтобы сходить в туалет, и обнаружила там Эмбер, стоявшую над унитазом. Ее тошнило.

– Ты заболела? – спросила Кристина, и Эмбер резко обернулась.

– Заткнись и не строй из себя недоумка. – Затем она сделала удивительную вещь: засунула палец в рот.

– Почему ты сама вызываешь рвоту? – спросила Кристина, но Эмбер зло бросила:

– Уж не ждешь ли ты, что я стану толстой, как ты? – И Кристина с ужасом подумала: она заставляет себя переносить рвоту, только бы не быть похожей на меня.

Сейчас, закручивая последнюю прядку волос Фризз на бигуди, Кристина думала о том, счастлива ли Эмбер. Она окончила школу в прошлом году. К удивлению всех, на церемонию приехала ее мать, стройная, элегантная женщина. Она приехала на «роллс-ройсе» с гербом на дверце, и монахини обращались к ней «графиня». Значит, Эмбер не лгала, и зависть девочек к ней еще больше усилилась, хотя Кристина видела, что Эмбер выглядела несчастной, когда уезжала из школы.

Мышка сказала что-то смешное, и все девочки засмеялись. Когда Кристина видела, как Мышка вся светится от обращенного на нее внимания, то думала, как отличается эта девочка-дюймовочка от всех членов их клуба. Днем Мышка была такой тихой, что все о ней забывали. Чувство собственного достоинства было ей мало знакомо. В двенадцать лет она выглядела, как подбитая птичка. Мышка была из того достаточно большого количества учениц, которых родители отсылали в школу, чтобы они им не мешали жить.

Именно Мышка придумала название для клуба. Когда она вступила в него год назад, почти сразу после своего появления в школе, то ей понадобилось много времени, прежде чем она осмелилась заговорить. Если другие девочки свободно рассказывали о своих тайнах, пожеланиях и мечтах, то Мышка тихо сидела в углу. Но наконец в одну из ночей, подбадриваемая другими девочками, она пропищала о своей мечте стать восходящей звездой. Вот от этого и родилось название клуба.

– Хорошо? – спросила Фризз, когда все бигуди были накручены.

– В инструкции говорится, что надо подождать тридцать минут.

– Эта жидкость так воняет. Как ты думаешь, она поможет?

– Ты будешь выглядеть сногсшибательно. Кристина пыталась ободрить свою подругу из-за того, что произошло днем.

– Я не могу встретиться с ней одна, – сказала Фризз утром, имея в виду свою маму, которая решила нанести один из редких своих визитов в школу. – Пожалуйста, пойдем со мной, будешь меня морально поддерживать. Я скоро окончу школу, и мне интересно узнать, что она мне скажет. Пожалуйста, помоги мне уговорить ее отпустить меня в Нью-Йорк изучать драматическое искусство.

Кристина согласилась пойти, потому что уже встречала миссис Рэнделл несколько раз и знала, как эта женщина воздействует на свою дочь. А еще потому, что Кристина поддерживала мечту Фризз пойти на сцену. Она считала, что у Фризз прирожденный талант: Фризз была непринужденной и любила участвовать в представлениях, а руководитель школьного драмкружка, светский учитель из Марин, который приходил заниматься с ними дважды в неделю, говорил, что у Фризз настоящие способности и что она может поступить в театральную школу.

Но миссис Рэнделл не хотела даже слушать об этом. Люди, работающие в театре, заявила она, принадлежат к низшим классам общества, и она не желает видеть свою дочь среди этих подонков. К несчастью, настоящий отец Фризз умер много лет назад, и миссис Рэнделл вышла замуж за человека, которого совершенно не интересовала судьба девочки. Поэтому у Фризз не было никого, к кому бы она могла обратиться за поддержкой.

Сидя на освещенной солнцем монастырской лужайке, куда время от времени доносился сквозь деревья соленый запах моря, Кристина поняла, откуда у ее подруги такая индивидуальность. Мать Фризз была яркая женщина, одетая в меха, в бриллиантах и с ярко-красной помадой на губах. Она привлекала внимание каждого. Кристину удивило, что миссис Рэнделл казалась немного смущенной в присутствии дочери, однако о причине этого догадаться не могла. Тетя Фризз, Луиза, тоже приехала – тихая, простая женщина, которая сидела, положив руки на колени, будто присутствовала на церковной службе.

– Ты не сможешь жить с нами, – сказала миссис Рэнделл, – наша квартира слишком мала, и твоему отчиму это не понравится. У нас своя жизнь, и тебе она просто не подходит. Я думаю, тебе надо принять предложение тети Луизы поселиться после окончания школы у нее.

– Но тетя Луиза живет на ферме, мама, – сказала Фризз. – Мне не нравятся фермы.

– Хорошо, но тебе не приходится выбирать, не так ли? Ты не можешь остаться в монастыре после окончания школы. Куда же ты пойдешь?

– Я хочу поехать в Нью-Йорк, мама. Я рассказывала тебе. Я хочу заниматься в театральной школе.

– А я тебе уже говорила, что об этом не может быть и речи. И должна сказать, ты поступаешь очень неблагодарно. Луиза так добра, а ты не ценишь этого.

– Пожалуйста, мама…

– Решено, моя дорогая девочка, и не будем больше об этом говорить.

Наблюдая, как Кристина выливает остатки лосьона на волосы, Фризз сказала:

– Однажды я была в гостях у тети Луизы, когда мне было одиннадцать лет. Она добрая и ласковая, но до чертиков тихая. У нее в доме нет даже радио. Она целыми днями что-то печет, или шьет, или вяжет, а потом продает все это на местном церковном базаре. Она хочет и меня заставить заниматься тем же. Можешь себе представить? Но я умру от скуки!

– Твоя мама не может заставить тебя, правда? – спросила Кристина. – Кроме того, тебе будет уже восемнадцать к окончанию школы.

– О Чоппи, я не такая сильная, как ты. Я не могу бороться с ней.

– Конечно же, можешь, – сказала Кристина с улыбкой. – Ты просто должна поверить в себя и надеяться.

Собственную надежду Кристина черпала из писем отца, которые он регулярно посылал раз в месяц.

Письма приходили из разных экзотических мест, таких, как Лондон и Стокгольм, и всегда были полны живых описаний, особенно еды: «Я обнаружил, какие вкусные улитки, Долли. И лягушачьи лапки, можешь себе представить! Нашпигованные чесноком и плавающие в масле. Я собираю рецепты и в один прекрасный день приготовлю все эти замечательные блюда для тебя». Джонни всегда вкладывал в письма открытки, а иногда сувениры – театральную программку из Лондона, билет в один из музеев Рима. Кристина украшала ими стену у кровати, создавая красочную витрину заграничных пейзажей и памятников.

Она всегда отвечала на его письма, адресуя их на почтовый ящик в соседний Марин, потому что квартиру в городе он сдал. Она рассказывала ему о занятиях в школе, о любимых предметах, о развлечениях, о «Клубе восходящих звезд» и о всех своих подругах.

Письма помогали месяцам переходить в годы, и вот уже она собиралась отметить свое шестнадцатилетие под крышей монастырской школы. Она надеялась, что отец приедет, но он написал из Голландии, вложив пакет с луковицами тюльпанов, которые она отдала монастырскому садовнику. Как бы то ни было, но букет цветов и коробка конфет были получены в школе в день ее рождения из цветочного магазина в Сан-Франциско, а на карточке, подписанной чужой рукой, она прочла: «Счастливого шестнадцатилетия, Долли. От любящего папы». Ей очень хотелось, чтобы он хотя бы раз позвонил или сообщил телефон, по которому можно с ним связаться. За четыре года она ни разу не слышала его голоса.

Оглядываясь на время, проведенное в школе святой Бригитты, она порой с удивлением понимала, как в общем-то легко, после первых трудных месяцев, привыкла к жизни в монастыре.

Когда она написала отцу, что ее посадили на диету и что она от моркови сделалась больна, Джонни послал в школу распоряжение, чтобы его дочери давали ту же пищу, что и остальным. Это вернуло ее к жизни, а лучшими днями стали те, когда подавали макароны с сыром, или жареного цыпленка, или картофельное пюре с подливкой, потому что она получала от них удовольствие.

Но по-настоящему приятной школьная жизнь стала для нее главным образом благодаря дружбе с Фризз.

– О'кей, – сказала она, подняв зеркало и отступая. – Все сделано.

Фризз посмотрела на себя в зеркало, потом на Кристину.

– Я так буду по тебе скучать, Чоппи, когда уеду, – сказала она. – Если бы у меня не было такой подруги, как ты, я не знаю, что бы я делала все это время. Мысль, что мне придется дальше жить без тебя, просто невыносима. Эй! – вдруг сказала она. – У меня прекрасная идея! Почему бы тебе не поехать со мной в Нью-Йорк? Мы бы сняли вместе квартирку, нашли бы работу и стали жить, как сестры.

– Мне нравится твоя идея, Фризз, но я собираюсь жить с папой, когда уеду отсюда. Почему бы тебе не изучать драму здесь, в Сан-Франциско? Ты могла бы жить с нами.

– Будет ли это хорошо? Я имею в виду, что скажет твой папа.

– Большую часть времени он путешествует. Я писала ему о тебе. Уверена, что он не будет возражать против того, чтобы ты была с нами.

– Но у него нет квартиры. Он писал, что сдал ее. Ты ведь пишешь ему на почтовое отделение.

– Тогда мы найдем новую квартиру, которая подойдет для нас троих.

– Боже, это будет здорово! Мы найдем работу и…

Внезапно раздался страшный вопль.

Девочки замолчали и посмотрели друг на друга.

– Откуда крик? – спросила Кристина, вскакивая с кровати. Она осмотрела комнату. – Где Мышка? Кто-нибудь видел, когда она ушла?

Когда они услышали, что вопль повторился, Кристина выбежала в коридор, потом побежала к ванной комнате и влетела туда.

– Помогите! Помогите! – кричала Мышка. Ее глаза были зажмурены, с мокрых волос капала вода. Она, как слепая, ходила по ванной комнате, вцепившись руками в лицо, которое было ужасно красным.

– Мышка! – крикнула Кристина, подбегая к ней. – Что случилось?

Разбитый флакон валялся на полу, и резкий ядовитый запах заполнял комнату.

Обняв девочку, Кристина закричала:

– Фризз! Кто-нибудь! Позовите сестру Габриэлу! Скорее! – Затем она потащила Мышку в душевую, включила холодную воду. – Открой глаза, – сказала она, – Мышка, открой глаза.

Но Мышка была в истерике, махала руками и вопила. Тогда Кристина схватила ее за подбородок и подставила се лицо под струю воды, измазав при этом руки помадой «Малиновый торт».

Другие девочки молча наблюдали, как Кристина держит кричащую Мышку под душем, пытаясь удержать ее лицо под струей воды, а та приплясывает на цыпочках, размахивает руками и воет от боли.

Когда в ночной сорочке пришла сестра Габриэла, неся аптечку, она только взглянула на Мышку и сказала Фризз:

– Беги на кухню и принеси бутылку оливкового масла. Диди, беги и разбуди мать-настоятельницу. Попроси позвонить ее в «скорую помощь».

Поставив аптечку на пол и открыв ее, сестра Габриэла спросила:

– Что случилось?

– Она вылила на себя вот это, – испуганно сказала Кристина, все еще удерживая плачущую Мышку под душем. – Из этого флакона. Она вылила все на голову.

Сестра Габриэла подобрала осколки и пробормотала:

– Боже милостивый!

Во флаконе было новое средство для мытья ванн.

Монахиня встала под душ, не обращая внимания на то, что ночная рубашка и белый чепчик тотчас намокли, и взяла Мышку из рук Кристины.

– Потерпи, моя дорогая, – сказала она. – Держи лицо под струей. Надо смыть это.

Худенькое маленькое тельце Мышки сотрясалось от рыдания. Все лицо было вымазано помадой. Сестра Габриэла ласково сказала:

– Потерпи еще немного, и я наложу тебе на глаза повязку. – Когда она направила на голову девочке струю воды, большая прядь волос упала на пол. Девочки пришли в ужас. Кристина прикрыла рот рукой, почувствовав, что ее тошнит.

Спустя несколько минут вернулась Фризз с бутылкой оливкового масла. Сестра Габриэла вывела Мышку из-под душа, завернула ее в полотенце и закапала несколько капель масла ей в глаза, после чего наложила стерильную повязку на лицо и забинтовала голову девочки.

Кристина и все девочки в ужасе увидели, как при этом крупные пряди волос Мышки падали на пол.

Мать-настоятельницу трясло от возмущения, хотя она и пыталась совладать с собой. Кристина и Фризз видели, как шарф, повязанный на ее голове, дрожал, когда она повторяла: «Понимаете ли вы, что натворили, девочки?» На ее столе были разложены тюбики с косметикой, нейлоновые чулки, флаконы из-под жидкости для завивки – все, что было конфисковано в комнате Кристины. Среди всего этого лежала и захватанная книжка «Ягодицы, или Мемуары женщины-сибаритки». Кристина чувствовала, как ее щеки горят от стыда.

Этот тайный клуб – твоя идея, не так ли, Кристина? – спросила мать-настоятельница. В этот поздний час она надела поверх ночной сорочки клетчатый халат. За ее спиной окно заливал дождь, а голые ветви деревьев стучали о раму. «Скорая помощь» увезла Мышку час назад, они боялись, что она может ослепнуть.

– Вы – позор для нашей школы, Кристина Синглтон, – продолжала мать-настоятельница, ее гнев постепенно утихал. – Вы склоняли других девочек к нехорошим поступкам, вы убедили бедную маленькую Лейну Фример попытаться изменить цвет волос. Вы заставили ее поверить, что ее жизнь переменится к лучшему, если она станет блондинкой. И поэтому вы вылили жидкость для чистки на ее голову, полагая, что это просто осветлитель. Из-за вашего тщеславия, Кристина, случилось ужасное. Если бедная девочка ослепнет навсегда – это будет ваша вина. Мне страшно подумать, какое будущее вас ожидает. Вы – пустая и самонадеянная особа. Вы думаете, что правила существуют только для других. Вы никогда ничего не добьетесь. Мне стыдно за вас. И за вас тоже, – сказала она Фризз. – Итак? Что вы, девочки, скажете в свое оправдание?

– Извините, преподобная мать, – прошептала Фризз, опустив голову. Она сняла бигуди, и теперь ее волосы выглядели еще курчавее.

– И меня простите, преподобная мать, – сказала Кристина. – Мне очень жаль Мышку, правда. И если она ослепнет, я никогда себе этого не прощу. Только, пожалуйста, не говорите моему папе об этом.

– Слишком поздно, он все уже знает.

Кристина уставилась на нее. Дождь за окном, казалось, начал сильнее барабанить по оконным стеклам.

– Вы сказали папе? – спросила Кристина. – Вы разговаривали с ним сегодня ночью? Вы знаете, где он? Пожалуйста, скажите мне, где он.

– Боюсь, что не могу этого сделать, Кристина. Извини, я не должна была этого говорить.

– Что ты собираешься делать? – спросила Фризз, когда они сидели вдвоем и слушали шум дождя. Кристина не смогла ничего больше узнать от матери-настоятельницы об отце, только то, что он каким-то образом убедил мать-настоятельницу разрешить Кристине остаться в школе.

– Они знают, где он, – сказала она. – У них есть номер его телефона, они давно знают номер и не хотят говорить мне. – Была полночь. Она перебрасывала теннисный мяч с руки на руку, а сама смотрела в мокрое окно. – Но я найду его.

– Как?

– Документы находятся в кабинете матери-настоятельницы. Дверь не запирается. Я видела, как она доставала папку с моими документами.

– Боже, это ужасно опасно, Кристина. Тебя могут застать там, тогда что она сделает с тобой?

– Надеюсь, она исключит меня.

– Ты не хочешь этого, Чоппи, потому что тогда твой папа с ума сойдет.

Кристина бросила мячик, и он, ударившись о комод, покатился под кровать Фризз.

– Может быть, мне следовало сделать это давно. Может быть, я смогу заставить его приехать и забрать меня. Итак, я сделаю это сейчас.

– Я пойду с тобой!

Кабинет матери-настоятельницы не был закрыт, и девочки стали просматривать папки с помощью карманного фонарика, который они стащили на кухне. Когда Кристина нашла папку со своими документами, луч фонарика запрыгал по странице, которую она читала: «Кристина Синглтон, место рождения Голливуд, Калифорния, 1938 год. Занятие отца – бизнесмен, мать – скончалась». Здесь был указан телефонный номер Джонни на случай непредвиденных обстоятельств.

– Я нашла, Фризз! – шепнула Кристина и торопливо записала его на бумажку. Но она была озадачена – номер был местный.

– Значит, он – в Сан-Франциско? – спросила Фризз, ее лицо виднелось в бледном свете фонарика. Она искала в документах свою папку, просто из любопытства.

– Не знаю. Ничего не понимаю. Мать-настоятельница сказала, что разговаривала с ним ночью. Если она звонила по этому телефону, значит, он должен быть в городе. – Она стала просматривать другие записи в папке, которые касались ее детских болезней, вакцинаций, отчетов ее различных частных наставников. Наконец она дошла до линованной страницы, заполненной заметками, сделанными почерком сестры Габриэлы. Судя по дате, она писала их в день, когда Кристину приняли в школу четыре года назад. Одно слово бросилось в глаза: «Приемная».

«Формальное удочерение имело место в Голливуде, Калифорния, – писала сестра Габриэла, – когда Кристине было две недели. Мистер и миссис Синглтон взяли ребенка в Сан-Франциско, где они с тех пор жили».

Она уставилась на страницу.

– Ничего не понимаю, – пробормотала она.

– Что случилось?

Она посмотрела на Фризз.

– Здесь говорится, что мой папа – не настоящий мой отец, что я – приемная!

– О, здесь, должно быть, какая-то ошибка!

Вдруг некоторые вещи стали ей понятны: тогда вечером подружка Джонни сказала: «Может быть, ее мать была толстой. Ты ее когда-нибудь видел?» И другой случай, когда они были на пикнике в Тайбьюроне и Кристина спросила, похожа ли она на маму. «Ты похожа на нее душой и сердцем, Долли», – сказал он тогда. Теперь Кристина поняла, почему не было сходства между ней и неземной красотой Сары Синглтон на фотографии – они не были родными.

– Нет, – прошептала она, – это неправда. Я не верю этому.

– Может быть, ты была сиротой, – сказала Фризз, – может быть, твой папа охранял тебя от чего-нибудь ужасного?

– Да, может быть, – согласилась Кристина, ухватившись за этот проблеск надежды. Если ее настоящие родители умерли и Джонни спас ее, ну, тогда все в порядке, не так ли?

Она просмотрела папку еще раз, тряся ее так, что страницы разлетелись, и она стала собирать их. Она не нашла свидетельство о рождении, никакого упоминания о тех, кто были ее настоящие родители. Но на листе о ее приеме в школу в углу она увидела запись, сделанную рукой сестры Габриэлы: «Общения между настоящими родителями и мистером Синглтоном не было».

Комната внезапно поплыла перед ее глазами.

Общения не было…

Может быть, они еще живы? Ее родители?

Фризз просматривала свою папку и неожиданно сказала:

– Бог мой, Чоппи. Моя мама не дала свой номер телефона для экстренных случаев! Здесь говорится, что она не хочет, чтобы они связывались с ней, если со мной что-нибудь случится! Что они должны сами заботиться обо мне! – Она взяла Кристину за руку. – Моя мама не хочет меня, – сказала она. – Она никогда меня не хотела.

Когда Фризз коснулась ее руки, комната перестала плавать, и Кристина снова посмотрела на это убийственное слово «приемная».

– Моя настоящая мама тоже не хотела меня, Фризз. Она отдала меня, когда мне было две недели.

Две девочки стояли в холодном, темном кабинете, слушая шум дождя, а воздух вокруг них был весь пропитан предательством. Кристина пыталась усвоить все, что она узнала: что Джонни лгал ей с первого дня ее жизни, говоря ей, что он ее отец и что умершая Сара – ее мать. И потом, позже, поместив ее в школу святой Бригитты и пообещав, что это будет ненадолго, что он скоро вернется за ней. Ложь, все ложь.

Она смотрела на дождь и думала, как холодно и пустынно здесь, так же, как у нее на душе.

– Я ухожу, Фризз, – сказала она наконец. – Я не могу здесь оставаться больше. Я покину школу сегодня ночью.

– Как ты сможешь?

У Кристины было немного денег. Содержание в десять долларов выдавалось ей ежемесячно из тех денег, что отец дважды в год присылал в школу, и она складывала их в коробочку из-под обуви, стоявшую под кроватью. Накопилось несколько сот долларов.

– Я пойду с тобой.

– Я должна уйти одна, Фризз. Я отправлюсь искать отца. – Единственный адрес, который она имела, был адрес почтового отделения, но теперь у нее есть номер телефона.

– Я тоже хочу уйти. Мы не должны идти одним путем. Мы расстанемся, как только пересечем залив. Я не выдержу здесь без тебя. У меня припасено немного денег. Я поеду в Нью-Йорк. У меня там кузина, которая поможет мне. Она тоже не любит мою маму.

Две подруги смотрели друг на друга, освещенные тонким лучиком фонарика. И вдруг поняли: они больше не девочки, их детство кончилось.

– Да, – подтвердила Кристина, – мы уйдем вместе. Фризз сказала:

– Я ненавижу мать. Я никого никогда так сильно не ненавидела, как ее. Я не желаю иметь ничего общего с ней. Я хотела бы быть совсем другой. Хотела бы изменить свою личность.

– Возьми мое имя, если хочешь, – сказала Кристина. – В конце концов, это не настоящее мое имя, не так ли?

– А ты можешь взять мое. Возьми. – Фризз вынула свое свидетельство о рождении из папки и протянула его Кристине. – Я родилась в 1937 году, на год раньше тебя, но ты сможешь сойти за семнадцатилетнюю. Итак, теперь я – буду ты, а ты – будешь я.

Они сели на первый паром на рассвете. Дождь прекратился. В руках они несли плащи и саквояжи. Обе переоделись в обычную одежду, оставив форму в школе. Когда паром пристал у Рыбацкой пристани, девочки долго стояли на пронизывающем утреннем ветру, вдыхая соленый запах моря, смешанный с рыбным, исходящим от рыбных торговых рядов, где только началась торговля.

– Никогда не забуду тебя, Кристина, – с серьезным торжественным видом сказала Фризз.

– И я тоже, – ответила Кристина.

– Возьми адрес моей кузины. Пиши мне.

– Буду писать. Друзья навечно.

– Навечно друзья!

Они обнялись, вытирая слезы. Затем Кристина смотрела, как Фризз дошла до конечной остановки троллейбуса, который увезет ее в город, шапка непослушных волос от ветра и тумана распушилась, распавшись кольцами цвета бургундского вина.

Потом Кристина стала искать телефонную будку.

Нашла ее, поставила саквояж и вынула из кошелька монету в пять центов. Ее первый звонок был в городскую больницу Сан-Франциско, куда увезли Мышку.

Несколько минут она уверяла их, что она ее родственница.

– Я ее старшая сестра. Я учась в колледже и только сейчас узнала о случившемся. Я не могу приехать в ближайшие дни. Не могли вы бы сказать, как она себя чувствует?

Наконец медсестра ответила:

– Она потеряла почти все волосы, на лице несколько рубцов, но мы думаем, что зрение будет в порядке.

– Спасибо. Что? Что передать? Да, пожалуйста, скажите ей, что звонила Кристина. И еще скажите, пожалуйста, что… Извините.

Затем она достала листок с номером телефона, который списала в кабинете матери-настоятельницы. Помедлила перед тем, как набирать. Что она ему скажет? Должна ли сразу спросить, почему он так долго ей лгал? Или должна простить его, здесь и сейчас, прикинувшись, что она не знает правды, просто сказать: «Папа, я еду домой!»

Она опустила монетку и набрала номер. Когда мужской голос ответил: «Управление тюрьмы», – она на мгновение опешила.

– Извините, – сказала она, – должно быть, я ошиблась номером.

Она достала еще монетку, набрала номер снова и получила тот же ответ.

Она спросила ответившего ей мужчину, правильно ли она набрала номер, и он подтвердил. Тогда она попросила к телефону Джонни Синглтона.

– Он здесь работает или содержится?

– Простите, что?

– Он работает здесь в штате или находится в заключении?

– Что вы имеете в виду?

– Он работает здесь?

– Да.

– Подождите… Простите, в списке штатных сотрудников Джонни Синглтон не значится. Какая у него должность?

Кристина еще больше растерялась.

– Я не знаю. Он должен у вас значиться. Он мой отец. Этот номер он дал школе на случай крайней необходимости. Вы должны знать, где он работает.

– Минуту, мисс. Я соединю вас с другим номером. Она стиснула трубку, минуту прислушиваясь к тишине, затем другой голос ответил:

– Обслуживание заключенных. Ее страх усилился.

– Я пыталась дозвонится до Джонни Синглтона, – объяснила она. – Но другой человек переключил мой разговор. Что это за место? Куда я попала?

– Это управление тюрем, мисс.

– Да, но где это?

Человек на другом конце помедлил, затем сказал:

– Это государственная тюрьма Сан-Квентин.

Она уставилась на свое отражение в стекле. Человек переспросил:

– Вы сказали, Джонни Синглтон? – И было в том, как он произнес это имя, какая-то бросающая в дрожь фамильярность.

– Да, он мой отец. Я должна поговорить с ним. Он должен здесь работать, но другой человек, видимо, ошибся, сказав, что его нет в списках штата.

– Можете ли вы как-то подтвердить свою личность, миссис?

Она начала плакать.

– Нет, – сказала она каким-то писклявым голосом. – Я… я… Извините. Я, должно быть, ошиблась номером.

Она повесила трубку и, споткнувшись, вышла из будки.

Ее папочка в тюрьме Сан-Квентин. Максимум охраны. За самые тяжкие преступления. Что он совершил, что его посадили сюда? Может быть, Марта Кэмп была права, может быть, Джонни – гангстер?

А как же все эти письма из всех европейских стран, если все это время он был здесь, только пересечь залив, – в этой ужасной тюрьме? Должно быть, кто-то присылал эти письма.

Она подошла к краю причала и вынула фотографию Джонни из сумочки. «Почему ты не рассказал мне все? – тихо спросила она улыбающееся красивое лицо. – Почему ты не доверял мне? Может быть, это все случилось из-за инцидента с Гансом? Ты убил его, поэтому ты в тюрьме? Почему ты опять меня обманул? Вся наша с тобой жизнь основана на лжи. И теперь ничего не осталось, что бы удержало нас вместе».

Она достала фотографии матери и отца, порвала их и бросила в воду. Наблюдая за плывущими обрывками, она снова услышала слова матери-настоятельницы: «Вы никогда ничего не добьетесь». И Кристина подумала: «Она не права. Я докажу вам, я докажу всем. Я стану важной персоной, как Джонни учил меня. Я буду бороться за то, что хочу, и однажды я стану большим человеком».

Наконец, она взял свидетельство о рождении Фризз и подумала: «Я больше не Кристина Синглтон. У меня ничего нет общего ни с Джонни, ни с его именем. Отныне я буду личностью, обозначенной на этом листе бумаги. Я буду Филиппой Робертс. И я собираюсь стать человеком с положением».