"Елена Арсеньева. Толстая Hан (Императрица Анна Иоанновна) " - читать интересную книгу автора

дворце. Ей был выделен для жительства немеблированный дом и содержание в 12
680 золотых. Анна боялась роптать: а вдруг дядюшка Петр Алексеевич обидится
на ее пени и не станет искать ей нового супруга, как обещал? И Анна терпела,
хотя даже из этих невеликих денег ей доставалось жалких 426 монет. Остальные
же 12 254 золотых шли на содержание дома, конюшен, батальона драгун и на
стол. За все траты Бестужев строжайшим образом отчитывался перед Петром...
до тех пор, пока Анна не привела его в свою постель.
Она была уверена, что убивает одним выстрелом двух зайцев: получает
усердного любовника и освобождается от мелочной опеки. Ну что ж, в стрельбе
Анна уже и тогда разбиралась куда лучше, чем в людях! Правда, оказалось, что
как любовник Бестужев стоил примерно столько же, сколько покойный
Фридрих-Вильгельм Курляндский. А что касается мелочной опеки... Нет, грех
жаловаться: Бестужев больше не стоял над душой у Анны, контролируя каждый
грош. Но он моментально свыкся с новыми возможностями и беззастенчиво
запускал руку не только под юбки герцогини Курляндской, но и в ее кошелек.
Петр больше не получал правдивых отчетов от Бестужева не потому, что
тот прикрывал траты Анны. Этот плут прикрывал собственные траты,
беззастенчиво грабя доверчивую любовницу! Его настояниями двор был еще
больше расширен: гофмейстер и гофмейстерина, камергер и три камер-юнкера,
шталмейстер и провиантмейстер, гоф-дама и две фрейлины, и еще какие-то
придворные, переводчики, лакеи, секретари, да еще особый посланник в
Москве - Корф с его содержанием в три тысячи рублей! Причем такая толпа
вовсе не казалась Анне чрезмерной и никчемной. Она с детства привыкла видеть
вокруг себя никчемные толпы дармоедов, призванных лизоблюдствовать перед
своими благодетелями и подбирать крохи с их стола.
Увы, с ее стола и впрямь можно было подобрать только жалкие крохи...
Герцогиня Курляндская слезно молила русского государя об улучшении
своего положения. Писала и новой императрице: заклинала призреть ее, вдову,
сироту, помочь ей деньгами. Шли письма и к Анне, спутнице в ночных
похождениях, и к Елисаветке. Но старшая дочь Петра до сих пор не знала,
выйдет ли она замуж за своего голштинца: понятно, ей было не до кузины. Та и
не особенно обижалась. А вот пренебрежительное, высокомерное (так ей
чудилось) молчание Елисаветки показалось Анне Иоанновне смертельно
оскорбительным. Отчего-то она была убеждена, что Елисаветка не отвечает
нарочно, и думала с бессильной злобой: "Ну, погоди! Попросишь ты у меня
когда-нибудь..."
Потом, спустя два десятка лет, она с наслаждением исполнит свои
угрозы...
Но пока что на дворе стоял 1725 год. Петр Первый умер, и Анна проливала
горючие слезы не только и не столько потому, что обожала дядюшку. Было б там
что обожать-то! Это с сестрой Катькой у него были особенно нежные отношения,
а к Анне он относился прохладно. Взаимно, кстати сказать! Однако Анна
испугалась, что отныне уж точно не будет никому нужна и никто не станет
заботиться об устройстве ее судьбы. Ох, как она теперь жалела, что не
сладилось сватовство Иоганна-Адольфа, герцога Саксен-Вейсенфельского, и
Карла, принца Прусского, и еще каких-то четырех германских принцев,
отвергнутых Петром так стремительно, что невеста даже их имена не успела
запомнить... Неужели так и вековать ей горькой вдовицею?!
Анна ошибалась. Именно теперь, когда тяжелая десница русского государя
уже не довлела над Курляндией, герцогство вновь привлекло к себе жадное