"Елена Арсеньева. Толстая Hан (Императрица Анна Иоанновна) " - читать интересную книгу автора

и - бабах! - кажется, даже не целясь, спустила серебряный курок. Птичка
кувыркнулась с ветки в глубокий сугроб, наметенный под березою.
Фрейлины во главе с окончательно проснувшейся статс-дамою бурно
заплескали в ладоши. Анна Иоанновна довольно кивнула, словно сама себя
похвалила, и, не глядя, сунула Аграфене ружье с еще дымящимся стволом. Та,
сморщившись от едкого духа, поставила ружье в угол.
Из соседней комнаты уже спешил с пороховницею и шомполом лакей, нарочно
назначенный, чтобы чистить и заряжать императрицыны ружья. Возле каждого
окошка стояло по такому ружью, потому что Анна Иоанновна страстно любила
стрельбу, и никакая случайно замеченная птаха, оказавшаяся, на беду свою, в
поле ее зрения, не могла ускользнуть от меткого выстрела. А птах в парки ее
дворцов завезли великое множество, от снегирей, коноплянок и голубей до
канареек, и они там прижились, свили гнезда... Глупенькие птички ведь не
знали, что императрица стреляет без промаха - даже нарочно устроила у себя
тир, где ежедневно бьет по целям, - не то за версту облетали бы все Аннины
дворцы!
Между тем в окошко было видно: молодой гвардеец, нарочно, как и лакей,
приставленный быть начеку и подбирать случайные государынины трофеи,
выскочил из боковой уличной дверки и неровно замаршировал по парку, то и
дело оскальзываясь гладкими подошвами парадных сапог. Сорочий хвостик жалко
торчал из сугроба под березою. Гвардеец схватил птицу, отсалютовал окнам,
зная, что за одним из них стоит императрица, и пустился в обратный путь,
однако поскользнулся и упал, нелепо задрав длинные ноги в сверкающих
сапогах, назначенных для бесшумного шествования по парадным залам, но отнюдь
не для торенья троп в снегу. Грохнулся он, видать - тяжело, потому что
невольно испустил при этом пронзительный крик, услышанный и в палатах.
- Экая, прости господи, квашня! - пробормотала Анна Юшкова.
Монахина и Щербатова хихикнули, но тотчас же осеклись, взглянув на
внезапно помрачневшее лицо императрицы. Ходили слухи, что еще в детстве шут
ее матери, царицы Прасковьи Федоровны, при виде такой вот резко
нахмурившейся Анны не шутя пугался и вопил:
- Берегитесь! Берегитесь! Вот идет царь Иван Васильевич! - разумея при
этом, само собой, не кого иного, как Грозного.
Да уж, подобно сему великому государю, Анна Иоанновна была нравом
крутенька и на расправу быстра. Царь Иван Ваське Шибанову, слуге предателя
Андрюшки Курбского, ногу осном <Острием посоха.> насквозь проколол, к земле
пригвоздив, ну а императрица не далее как неделю назад приказала вздернуть
перед окнами дворца повара, который положил в ее кушанье прогорклое масло.
Что же ждет гвардейца-увальня за его неловкость? Не иначе велит государыня
руки-ноги ему обрубить! Фрейлины поглядели на сурово сведенные брови Анны
Иоанновны - и даже зажмурились от страха...
Да, императрица была разгневана. Однако лишь потому, что неловкость
бедолаги-солдатика вдруг вызвала воспоминание, которое она считала давно уж
похороненным в глубинах памяти. Неприятнейшее и даже отчасти постыдное
воспоминание о тех временах, когда она звалась герцогиней Курляндской, жила
в унылой, Богом позабытой Митаве и была по уши, по самые их кончики, нет,
куда сильней - с головкой, ручками и ножками влюблена в графа Морица
Саксонского.
Ах, Мориц, Мориц... Ах, Мориц! Самый блестящий, легкомысленный и
обворожительный из всех виденных Анной мужчин! А между прочим, не так уж