"Иван Арсентьевич Арсентьев. Короткая ночь долгой войны" - читать интересную книгу автора

к Батайску.
Сколь стремительно темнеет в степях задонских летом, известно. Глядишь,
закат вполнеба пылает, а обернешься вокруг - лишь тоненькая полоска теплится
над горизонтом.
Михаила время суток не смущало: пусть ночью будет темней, чем в чулане,
на У-2 он все равно полетит. А на "илах" как? Попробуй лететь, когда в глаза
бьют пронзительно-яркие выхлопы из патрубков мотора. Потерять
пространственную ориентацию - раз плюнуть. Пилоты слепнут и сами себя
гробят.
Бензовозы, выкачав содержимое цистерн, ретировались, а летчикам
осталось коротать ночь в неизвестности. Неплохо, конечно, в степи на
свободе, - завернись в моторный чехол и дыши настоем чебреца да полыни! Но
есть сомнение: пока будешь блаженствовать под чехлом... Михаил доложил и. о.
командира, что видел немцев в степи в полусотне километров от аэродрома, но
сказать во всеуслышание язык не повернулся. Зачем нервировать летчиков: им с
рассвета каторжная работа.
Германские танки прут напрямую, могут появиться здесь скоро, а могут и
не скоро. Или вовсе не дойти: танк ночью - крот слепой. Правда, если уж враг
проведает о полевом аэродроме, забитом самолетами, столь жирный кус он не
упустит.
Барабоев приказал летному составу неотлучно сидеть в кабинах самолетов
и в случае крайней необходимости, то есть нападения на аэродром, взлететь по
его сигналу.
- Очередность следующая: я первый, за мной...
Вначале называл летчиков посильнее, поопытнее, самых слабых напоследок.
Логика простая: кто сумеет взлететь в потемках, тому на роду написано
выжить. Но каково было слабачкам пилотам слушать командирский инструктаж!
"Ведь поразбиваются, бедняги, на взлете", - подумал с сочувствием Михаил, а
тут и до него очередь дошла.
- Товарищ Ворожбиев, поскольку вы имеете опыт ночных полетов, пойдете
лидером полка до Сальска.
- Как лидером? На У-2?
- К чертовой матери У-2! Берите... берите двадцать девятый "ил" и
прокладывайте маршрут.
- А как же я? - пролепетал, едва не плача, Ваня Жуков, хозяин двадцать
девятого.
Майор смерил его прищуренным взглядом, фыркнул:
- Соображать надо... Не понимаешь? Отверни смотровой лючок и залезай в
фюзеляж. Не Илья Муромец, втиснешься как-нибудь...
КП опустел. Михаил приготовился лететь, куда велено. Не исключено, что
и на тот свет. Ибо, как уже сказано, "ил" для ночной работы не приспособлен.
Ворожбиев, конечно, убеждал себя, что взлетит нормально, успокаивался,
забывался на несколько минут. Однако ожидание, неопределенность, усталость -
целый день носился на малых высотах - возвращали его к скверной
действительности. Гоня черные мысли, Михаил перебирал в памяти эпизоды
мирного времени, но и это не помогало - мало-помалу его сердцем стала
овладевать другая, тягучая тоска - по жене, детям, по родному дому. С
горечью невозвратимости вспоминал квартиру в Николаеве, реку Буг,
Варваровский мост, возле которого учил плавать Эдика и Валерию, сам город в
дыму заводов и в зелени прибрежных парков. Понимал: не надо бередить душу