"Николай Асеев. Только деталь (Московская фантазия)" - читать интересную книгу автора

Николай Асеев

ТОЛЬКО ДЕТАЛЬ
(Московская фантазия)


Следите ли вы за изменением московских улиц? За Арбатом, за Мясницкой,
Тверской, Сретенкой. За их внешностью, движением, жестами, сигналами. Я не
ошибся, когда употребил именно эти выражения. Они, московские улицы,
сигнализируются ежедневно, они жестику136 лируют пред нами с горячей
убедительностью, но мы не замечаем этого. Их жесты - о проходящем времени,
о смене лет и зим, о выступлении новых поколений. Каждая пустячная деталь,-
я не говорю уж о новом доме Моссельпрома, о памятнике Тимирязеву, об
автобусах, с рычаньем прорезающих Сретенку и Кузнецкий Мост, но вывески,
афиши, форма фонариков у ворот домов - разве это не горячий назойливый
шепот на ухо прохожим о новом виде жизни?
А толпа? Разве такая была толпа на московских улицах еще десять лет
тому назад? Прибавилось народу в Москве до отказа. Напоило до краев людским
дождем московскую чашу. Все народ торопливый, бегучий, свежий. Потонули в
нем барыни с собачками, бобровые шапки над почтенными сединами
первогильдийскими, наваченые плечи лицейских выкормышей. Лохматые
жеребковые куртки, шапки с наушниками, летом - кепковое море, открытые
груди в загаре - рабфачья быстрая волна.
Соответственно с этим и привычки. В трамваях ли, в театрах, у
трестовской ли очереди - все по-иному, все по-новому: "Коопсах", "Апхим",
"Эльмаштрест".
А трамваи. Попробуйте вскочить на ходу - сами знаете, какой веселый
свисток у бдительного снегиря.
Или еще вот: стоите в очереди к № "А". Стоите тихо, спокойно, с
выдержкой. И вдруг этакий купчик с рассеянным видом поперек всей очереди
заходит, а за ним другой, третий. "Эй, гражданин. В очередь"... Но
гражданин глух и слеп; он и не подозревает об очереди - он, так себе,
подошел и норовит за пять шагов до остановки взлететь на подножку, дернув с
размаху по носу переднего в очереди. Этот - пройда. Этот может и с
казенными деньгами удрать. Остерегайтесь такого- ему наплевать на новый быт
- он инди-ви-ду-алист...
Но все это мелочи, штришки, морщинки. Ими не выпишешь лица улицы,
городского лица омолаживающейся Москвы. Оно - старушечье, рыхлое, дряблое -
вдруг сверкает таким задором, так передернется вдруг в ухмылке, так
подмигнет лукавой ресницей, что невольно остановишься: почудилось, что ли,
что эта старуха стародавняя вдруг пошла двадцатипятилетней походкой,
задорно сверкая кипенью зубов. Смотришь - она опять уже плетется Мертвым
переулком в выцветшей наколке с стеклярусным ридикюлем. Что за притча? Ведь
в оборотней теперь веры нет. А кто же был это? Чье лицо мне почудилось?
Может, той, что через сорок лет будет?
Вся изменчивость эта, все эти штришки и оттенки всетаки ложатся
чересчур медленно. Настораживай ухо, поводи глазом вкось, примечая их, а
тут тебе и введет в скулу оглоблей тяжеловоз на перекрестке, "сам виноват,
зачем зеваешь". Так и не заметишь. Уж разве какой-нибудь "Доброхим" сам в
ухо лапками скребется. А то все как будто бы то же. Вон вывеску новую