"Хьелль Аскильдсен. Окружение " - читать интересную книгу автора

что... Он сворачивает за угол, идет мимо открытого окна, потом неминуемые
сто сорок восемь ступенек вверх - а куда еще прикажете ему деваться? - и
видит два корабля, курсом на север, и серый дым над материком - там пожар.
Посмотреть на него выскакивает Мария, потом Марион; они стоят рядышком,
обсуждают и, конечно, трепещут от возбуждения, хотя вряд ли признаются в
том - это думает уже не смотритель маяка, а Крафт; он замер под защитой
северной стены и смотрит то на дым, то на женщин у дома, но с маяка его не
видно. И смотритель думает, что, окажись он сейчас внизу, они бы заговорили
как ни в чем не бывало, а теперь все, Мария снова скрылась в доме, и он
поднимает бинокль, и сантиметр за сантиметром инспектирует Марион от
макушки до пяток, вдоль приклеенной ветром к левому бедру юбки. Мысль,
которая пришла ему в голову в лодке и которую он успел отогнать с тех пор
несколько раз, стучит в темечко с удвоенной силой: она мне не дочь, нет тут
другого объяснения, я же не сволочь. Мысль чудовищная, но она пугает его не
так отчаянно, как та, что ошарашила его, когда он прятался за камнем на
северной стрелке: вот и довелось мне узнать, что она не моя дочь; родной-то
отец, какая он сволочь ни будь, ни за что так себя не поведет - так бы я
про свое неотцовство никогда не узнал! Он откладывает бинокль: нет в мире
справедливости! Дым над материком развеивается, они садятся ужинать, Мардон
задумчив, но как-то странно, точно опечален, думает Марион, совесть которой
не совсем чиста и которая приготовилась к тому, что он будет раздражен; но
Мария, знающая его лучше, вообще не узнает его. В надежде прощупать почву
она говорит, хоть это неправда, что он плохо выглядит - как он себя
чувствует? Отлично, с трудом выговаривает он и едва прикасается к еде;
почти весь ужин он не отрываясь глядит в окно, точно пейзаж должен
полностью смениться с минуты на минуту. Потом они видят, как он медленно
бредет в сторону северной стрелки, и спрашивают друг дружку, что это на
него нашло? И к его горечи и томлению примешивается своего рода то ли
радость, то ли торжество: что вот как он поставил их в тупик, они не знают,
что и думать; и у него возникает не до конца осознанное ощущение, что
теперь он может легче помыкать ими. Еще и не так удивитесь, думает он с
улыбкой, но в ней нет ни грана злорадства; напротив, он испытывает такое
облегчение, будто разглядел во тьме маяк и понял наконец, куда плыть. Он
разворачивается и идет назад. Марион отправляется на маяк. Легкий бриз
очистил горизонт. Солнце висит над сигнальной башней на Большой гряде.
Солнце садится. Мигает маяк. Лучше б я умер, думает смотритель. Зачем я
живу? Он спрашивает Марию, но она не может ответить, она не знает; потом
говорит: человек рождается и живет. Она зажигает свечу, возможно, вопрос
мужа настроил ее на высокий лад, или она вспомнила вчерашние посиделки с
Крафтом; во всяком случае, говоря, что люди всегда надеются на лучшее
будущее, она думает как раз о нем. Вот именно, рассуждает смотритель, и так
мы надеемся на него, а потом раз! - будущее кончается, и мы протягиваем
ноги. Да, мы ничему не учимся, говорит он вслух. Мария не понимает. Он
пытается растолковать: мы все равно умрем, мы же не вечные. Этого мы не
знаем, отвечает она. Предположим, думает он, но тогда мы не помним ничего
из вечности, мы же не знаем о своей жизни до рождения, к тому же если у
чего-то нет конца, то не может быть и начала, но этого Марии не объяснишь.
Она чувствует, что ее хотят провести: или он забыл, что вытворял ночью?
Поэтому она говорит: раз так, то мы можем делать все, что наша душенька
желает. Он чует, что она имеет в виду Крафта, и спрашивает: и чего же она