"Убийственная тень" - читать интересную книгу автора (Фалетти Джорджо)Глава 11Джим спустился с крыльца «Эспен-Инн» и направился к гаражу справа от основного здания – проведать Немого Джо. Как Джим и предполагал, друзья без разговоров приняли под свой кров и пса. Его устроили в конуре, на тот момент свободной, и Немой Джо был вполне доволен новым жильем. Он покружил по незнакомому месту, покачиваясь на своих ватных лапах, все обнюхал, определяя для себя ориентиры, и после такой разведки свыкся с новым местом, как со своей бывшей лежанкой. Точно так же, не как одолжение, а как дар небес, принял он поставленные перед ним еду и питье и свернулся калачиком в ожидании дальнейших событий. Выйдя из гаража, Джим подумал, что этот пес не что иное, как олицетворение абсолютной монархии. Дойдя до конуры, он поднял створку, любопытствуя, что увидит перед собой. И никаких изменений по сравнению с прошлой ночью не обнаружил. Немой Джо скрючился на лежанке в том же положении, в каком он его вчера оставил, и на приближение нового хозяина отреагировал вполне спокойно. На бетонном полу никаких следов его физических нужд. Единственным отличием была пустая миска, вылизанная до блеска, – куда там посудомоечной машине! Джим подошел, не ожидая никаких сюрпризов. Он еще вчера удивился и до сих пор пребывал в удивлении от того, с какой непосредственностью пес выбрал его новым хозяином и стал подчиняться его командам, как будто понимал их не только по тону голоса, но и по строению фразы. – Привет, Немой Джо. Как спалось? Пес слегка вильнул хвостом. – Это надо понимать как «хорошо»? Вместо ответа пес приподнялся сперва на задних лапах, потом на передних, как верблюд, и, зевнув, отвесил поклон, достойный паломника в Мекку. После чего полез наружу из конуры. Джим проследовал за ним в палисадник, где тот с естественным изяществом освободился от внутреннего бремени – жидкого и твердого. Потом вернулся к Джиму, сел подле него и взглядом спросил: «Ну, и что теперь?» Джим ласково потрепал его по загривку. – Не хочу тебя разочаровывать, дружище, но придется тебе подождать меня здесь. Туда, куда я иду, собак, к сожалению, не пускают. Он двинулся обратно к конуре, и Немой Джо безропотно поплелся за ним, поскольку прекрасно понял его слова. По знаку хозяина он забрался в конуру и стал устраиваться. Когда Джим закрывал створку, пес уже вытянулся на лежанке и приготовился его ждать. Джим вышел на улицу и пешком направился к центру города. Свернул на Бёрч-авеню и прибавил шагу, чувствуя себя после стольких лет туристом в родных местах. Миновал здание окружного суда, со всеми его правами и обязанностями, как проходил мимо всего в своей жизни. Вокруг было много новых магазинов, которые рождаются и умирают каждый сезон на всех туристических объектах. С неба светило солнце, создавая четкие тени. На левой стороне он увидел вывеску «Городской бильярд», где когда-то гонял шары по зеленому полю в компании друзей, которых ныне едва ли можно назвать даже знакомыми. Дружба – она как любовь. По команде ее не воскресишь. Но когда она проходит или если ты ее порушишь, внутри остается такая пустота… Он почувствовал ушедшее время рядом, словно нежеланного спутника. Проходя мимо автобусной станции, вспомнил, сколько раз мальчишкой ему хотелось сесть в один из автобусов и уехать куда угодно, только подальше отсюда. И тут же вспомнились сказанные накануне слова Эйприл… Тогда, в юности, он еще не мог знать, что чужие края и чужие законы станут для него не приобретением, а приговором. Джим (Три Человека) Маккензи был уверен, что обратно не вернется. Разве что хоронить покойных. Когда их двое в один день, это нелегко. Перед мысленным взором вставал облик Ричарда Теначи – смуглое, изборожденное морщинами лицо, прямая, внушительная, неподвластная годам фигура, словно из мореного дуба. На этот образ накладывалось тело Калеба Келзо, распростертое на полу лаборатории, где он тешил свои иллюзии; тело, изломанное методичным и безжалостным убийцей. От них обоих ему досталась в наследство горечь, которую он теперь носит внутри. И собака. Автобусы остались позади вместе с мечтами о свободе, куда не домчит ни один вид транспорта. Он свернул направо, на Хамфри-стрит, и направился к перекрестку, на котором находился Сберегательный банк Первого флага. Что же такое важное намерен ему сообщить Коэн Уэллс? Он достаточно хорошо знал этого человека, чтобы понимать: его слова расходятся с истинными намерениями. В прошлом они однажды встретились «поболтать», как выразился Коэн, и эта «болтовня», так или иначе, изменила жизнь четырех человек. На пути ему попалась бегунья в спортивном костюме. Он заприметил ее издали и тут же нацепил, вытащив из кармана рубахи, зеркальные стекла. Сегодня ему не хотелось ошарашивать людей своими разноцветными глазами – побаловал мир, и хватит. Стриженая блондинка с изящной фигуркой и невыразительным лицом не удостоила его взглядом. Прежде друзья непременно посмеялись бы над ним, заявив, что он теряет очки. Теперь же бывшим друзьям есть что ему предъявить посерьезнее безобидного подкалывания. Он подошел к двери приземистого строения, которое Уэллс в свое время купил и отреставрировал, сохранив архитектурный стиль в неизменности. Джим толкнул стеклянную дверь и вошел, сразу уловив характерный запах всех банков. Внутри история совсем иная. Здесь на перепланировку денег не пожалели. На всем печать хорошего вкуса и роскоши (хозяин не удержался, чтоб не щегольнуть ею). Впрочем, когда речь идет о банке Коэна Уэллса, это грех простительный. Справа от входа стойка из стекла и дерева – ресепшн. Сидящий за нею человек одарил Джима ослепительной улыбкой. – Добрый день, сэр. Чем могу служить? – Здравствуйте. Я Джим Маккензи. Я к мистеру Уэллсу. Мне назначено. – Минутку. – Клерк нажал клавишу внутреннего телефона. – Мистер Маккензи к мистеру Уэллсу. Он выслушал утвердительный ответ и кивнул. Потом указал Джиму на лестницу в правом углу отделанного мрамором вестибюля. – Прошу, сэр. Второй этаж. Секретарша мистера Уэллса вас встретит. В банке в тот момент народу было немного. Ощущая на себе взгляды, Джим прошествовал мимо вереницы дверей и стал не спеша подниматься по мраморным ступеням. На площадке показалась импозантная фигура Колберта Гибсона, который сходил вниз. Голова опущена, как будто он упорно смотрел себе под ноги, боясь оступиться. Но Джиму снизу было видно, что лицо у мэра хмурое и злое. Помнится, прежде он был директором банка, а потом государственные соображения взяли верх, и Колберт пересел в кресло мэра, причем поговаривали, что он изо всех сил старается не запутаться в своих ниточках марионетки… На верхней лестничной площадке Джима поджидал Коэн Уэллс собственной персоной. Он слегка располнел, но сохранил здоровый вид, должно быть, несмотря на дела, умудряется много времени проводить на свежем воздухе. Красавцем его не назовешь, зато весь облик оставляет ощущение силы и жизнелюбия. Увидев Джима, банкир весь аж засветился. То ли искренне, то ли по необходимости – у него не угадаешь. – Джим, рад тебя видеть! Ты в отличной форме. Он крепко стиснул Джиму руку, как и положено деловому человеку в Аризоне. Потом, приобняв за плечи, повел в свой кабинет. – Кофе выпьешь? – Не откажусь. Банкир повернулся налево, к открытой двери приемной. – Мэри, два кофе, пожалуйста. Со всеми причиндалами. И не из нашей машины. Пошли кого-нибудь, пусть принесет два эспрессо из «Старбакса». Они вошли в кабинет. Джим огляделся. С прошлого раза здесь мало что изменилось, хотя прошли годы. Появилась новая мебель, гигантский стол – родной Болтон, – стены перекрасили в более мягкий цвет. Но главное – то, что внушает ощущение большой власти, – осталось прежним. Коэн указал ему на кожаное кресло перед столом. – Сюда садись. Мэр его нагрел своей задницей. Да уж, мэр спускался по лестнице так, будто ему в зад только что вставили ручку метлы. Джим улыбнулся и сел. Пусть Уэллс сочтет его улыбку ответом на теплый прием и остроту. – Мистер Уэллс, я прежде всего хочу расплатиться за прокат вертолета. Банкир отмахнулся. – Успеешь еще. Это мелочи. – Он положил руки на стол и подался к Джиму. – Расскажи о себе. Как тебе живется в Нью-Йорке? Говорят, ты неплохо устроился под крылом у Линкольна Раундтри. Джим качнул головой и уставился на мыски своих ботинок. – Уже нет ни Нью-Йорка, ни Линкольна Раундтри. Я их профукал. Уэллс немного помолчал, видимо обкатывая эту новость. Но даже когда вновь заговорил, Джим ничего не смог прочесть у него на лице. – Если ты об этом жалеешь, то я тебе сочувствую. С другой стороны, для того, что я тебе намерен предложить, это даже кстати. Как говорится, нет худа без добра… – Он усмехнулся банальной народной мудрости. Но тут же лицо его стало серьезным и сосредоточенным. – Думаю, мы с тобой можем оказать помощь друг другу. Ты ночевал на ранчо и видел, как оно изменилось. Прекрасно оборудованный комплекс, но работает на пятнадцать процентов своего потенциала. А в перспективе миллионные инвестиции. Джим подумал, что Коэн наверняка уже десятки раз толкал эту речь, и восхитился его искренним энтузиазмом. Но то был лишь предварительный этап разогрева публики. – Хамфрис-Пик может стать горнолыжным курортом международного класса, еще лучше Эспена, на базе гостиничной структуры, в которую я намерен превратить ранчо «Высокое небо». А летом там будет маленький приключенческий рай для туристов. Вертолетные экскурсии, сплав по Колорадо, рыбалка, катание на внедорожниках, пешие прогулки. Я им устрою зрелища почище голливудских колоссов. Я уже связался с продюсерами «Сенк дю Солей», пусть подумают о серии шоу на темы Дикого Запада. Вот и второй этап. Коэн намечает цели. – И это не просто стремление Джим подозревал, что и колчан, и стрелы, и сама цель являются эксклюзивной собственностью Коэна Уэллса. Но ничего не сказал, поскольку ему было любопытно узнать, каким будет следующий этап. И потому ограничился наводящим вопросом: – И какое отношение имею к этому я? – Имеешь. Если поддержишь меня, я тебя сделаю богатым человеком. Самая интересная часть беседы, отметил про себя Джим. Это и был третий этап. Джим поневоле вновь вспомнил слова Эйприл Томпсон. Ей бы не репортером работать, а гадалкой. – Но пока нам необходимо преодолеть кое-какие препятствия и урегулировать разногласия – без этого ни одно дело не обходится. Кое-кого подмазать, чтобы выбить разрешения на то, на се. Но главная загвоздка – это навахи. Они не одобряют наш проект. Как тебе известно, горы Сан-Франциско для них священны, и Совет племен, естественно, ропщет. А его рупором был Ричард Теначи. – Коэн на миг задумался, будто что-то припоминая. – Мы с твоим дедом не всегда и не во всем ладили, однако сохраняли взаимное уважение. Он знал, как я к нему отношусь, хотя мы и не сходились во мнениях. – Он в упор посмотрел на Джима, ища поддержки. – Теперь, к сожалению, его больше нет, а нам надо жить дальше. Король умер, да здравствует король. Джим все еще молчал в ожидании четвертого этапа – ободрения солдата перед битвой, восхваления его мужества и обещания богатой добычи в случае победы. – Ты способный парень. Водишь вертолет, выучился, много путешествовал, повидал мир. Ты человек своего времени и внук великой личности. В Уиндоу-Рок тебя все знают как внука своего деда и автоматически переносят почтение к нему на тебя. Учти, у меня есть немало подходов к Бюро по делам индейцев. Если мы правильно проведем эту партию, не исключено, что ты станешь его президентом. У тебя все для этого есть. Ты навах и в то же время наполовину белый, следовательно, сумеешь стать связующим звеном между двумя мирами. Пока мне довольно знать, что ты на моей стороне и в нужном направлении используешь престиж, доставшийся тебе от Ричарда Теначи. Тон Уэллса стал задушевным. От четвертого этапа он плавно перешел к пятому – к воспоминаниям о старых добрых временах. – Мы ведь уже имели с тобой дело, ты знаешь, что на меня можно положиться. Джим немного поразмыслил. По большому счету ему глубоко плевать на все, о чем здесь толковал Коэн Уэллс. А пока ничто на свете не затронуло его душу, отчего бы и не подработать малость? А может, и не малость. – У тебя есть жилье? Машина? – Есть дедов дом в пригороде, только я не знаю, в каком он состоянии. Пока я остановился в «Эспен-Инн». – Хорошо. На первое время предлагаю вот что. Снимешь квартиру, пока не обзавелся собственным домом. Я тебе выделю нашу служебную машину и положу пятьдесят тысяч на счет. Недельку поживешь, оглядишься, а там возьмешь на себя вертолет ранчо. Пока он один, но скоро будет небольшой флот. Будешь им руководить помимо всего остального. – Что имеется в виду под «остальным»? – Всему свое время. Выражение Коэна было недвусмысленным: отныне единственным ориентиром в жизни Джима становится он. Джим почувствовал себя скованным по рукам и ногам. Но то были золотые цепи, что снимало сразу много вопросов. – А что Алан? – Алан – оборотная сторона медали. Алан – американский гражданин, солдат, проливший кровь за родину и получивший награду. Он заплатил высокую цену за свой героизм. Такого человека полезно иметь на нашей стороне. Джим с трудом сохранил непроницаемое лицо. Коэн Уэллс умеет извлекать выгоду даже из увечий собственного сына. Разумеется, он не желал ему такой участи. И наверняка думал, что, последуй Алан его совету, ничего бы этого не случилось. Быть может, даже плакал. Но после драки кулаками не машут, так отчего не использовать свершившийся факт себе во благо? Джим с трудом верил в услышанное. Но он самому себе верил с трудом и все думал, когда же кончится эта жажда самоуничижения, которую он носит в себе. С другой стороны, он тоже не слишком хорошо себя повел по отношению к Алану. – Мы ведь можем встретиться. Боюсь, это не доставит удовольствия ни ему, ни мне. Уэллс понял, что это последняя, слабая попытка сопротивления, и, как всегда, пресек ее на корню: – С Аланом я сам разберусь. Ты, главное, дай мне слово, что наша с тобой договоренность останется между нами. Джим кивнул. – Обо всем знали только мы с вами, ему я ничего не говорил. С того дня я с ним вообще больше не говорил. – Вот и хорошо. Коэн через стол протянул ему руку. Джим поднялся и пожал ее. Пятьдесят тысяч в банке – недурная компенсация за то, что Коэн Уэллс остался сидеть. – В добрый путь к богатству, Джим Маккензи. В дверь постучали. Банкир решил, что это секретарша принесла кофе. – Надо бы вспрыснуть, но давай пока ограничимся кофе. Войдите. Дверь отворилась. Человек в шоферской тужурке придерживал ее, а в проеме, тяжело опираясь на алюминиевые костыли, появилась знакомая фигура. После стольких лет перед Джимом стоял Алан Уэллс. Сердце Джима ухнуло в бездну боли и раскаяния, и он мысленно проклял себя за это. От прежнего мальчика не осталось почти ничего; от мужчины, каким со временем стал Алан, пожалуй, еще меньше. Внешне он теперь вылитый отец, если не считать болезненной худобы и неизбывной муки в глазах. Наступила пауза. Время как будто остановилось. На одно нескончаемое мгновение все застыли, как манекены за стеклом витрины. Потом Джим опомнился и проговорил, надеясь, что в голос не просочилась его внутренняя дрожь: – Здравствуй, Алан. Бывший друг вроде бы нисколько не удивился. Лишь на миг остановил на нем испытующий взгляд, словно с трудом вызывая из памяти и лицо, и имя. Потом улыбнулся и ответил незнакомым Джиму голосом: – Привет, Джим. Рад тебя видеть. Направляясь к Алану, чтобы пожать ему руку, Джим окончательно убедился в том, о чем до сих пор лишь смутно догадывался. Всю жизнь он мечтал стать таким, как Алан Уэллс. |
||
|