"Пьер Ассулин. Клиентка " - читать интересную книгу автора

эпидемия, люди пускают в ход все, чтобы остановить и победить ее. Евреи
над вами смеются. Почему бы не сослать "французских израильтян" на
историческую родину, невзирая на лица и привилегии? Что касается
евреев-иностранцев, отправьте их в концлагерь, в одну из наших колоний,
пусть уж лучше они портят наших подданных-туземцев, чем французов. Не
старайтесь больше, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Иначе никогда не
переведутся невинные жертвы еврейского расизма. Не забывайте, что
разорение французской буржуазии происходит одновременно с возмутительным
процветанием этих незваных гостей, наживающихся на своих темных делишках.
Благодаря своим несметным деньгам они развращают все, что их окружает;
даже так называемые честные люди попадаются на удочку их проклятого
золота. Эти люди пускают у нас корни, подобно Фешнерам со всем их выводком
родственников. Если вы немедленно не примете меры, будет уже невозможно
избавить нас от их присутствия.
Сознательная гражданка".

Донос цветочницы был не лучше и не хуже тех, что мне до сих пор
доводилось читать. Не было нужды затевать семантический анализ, чтобы
определить место этого голоса в общем хоре. Где-то посередине. Не среди
французов, способных разделять подобные взгляды на будущее своей страны.
Скорее среди французов, докатившихся до анонимок, недрогнувшей рукой
направлявших доносы кому следует в тайной надежде сказать свое веское
слово и стать свидетелем торжества собственных идей.
Мне было запрещено ксерокопировать документы, поэтому я потрудился
переписать текст от руки с точностью до запятой. Я корпел над ним с
усердием каллиграфа, не желая упустить ни единого душевного порыва,
двигавшего рукой доносчицы в тот или иной момент, ни сомнений, ни
решимости, сопутствовавших написанию доноса. Я столько раз читал и
перечитывал это письмо, что моя память запечатлела его навеки с точностью,
какая не снилась ни одному фотообъективу. Я рискнул даже аккуратно снять с
него на кальку несколько слов на случай графологической экспертизы.
Следовало предусмотреть все, начиная с того, что авторство могли
оспорить. Я также понимал, что в один прекрасный день письмо может
исчезнуть из папки, да так, что никто никогда не догадается почему, и я не
в силах это предотвратить.
После подачи жалобы началось бы расследование. Письмо признали бы
утерянным, а затем украденным. В конце концов, дирекция заявила бы, что
дело прекращено. Кое-кто стал бы распространяться о моей мифомании.
Некоторые задались бы вопросом: а существовало ли это письмо вообще? Не
являлось ли оно плодом моей фантазии? Не стал ли я сам очередной жертвой
синдрома Виши? И не пора ли в итоге пересмотреть все мои предыдущие якобы
достоверные труды в свете того, что явно отдавало романом, то бишь
вымыслом?
Перебирая наихудшие варианты развития событий, я понимал, что опять
схожу с ума. Может быть, мне следовало уйти в кусты? В конце концов,
письмо не было подписано. Ничто не указывало на то, откуда оно взялось.
Нельзя тревожить старых бесов без всяких оснований. Еще не поздно было
дать задний ход...
Ржавая скрепка вовремя спасла меня от мук сомнения. Она держала
какую-то бумагу, почти слипшуюся с документом по воле неумолимого времени.