"Виктор Астафьев. Веселый солдат (повесть)" - читать интересную книгу автора

начали там варить и печь картошку, тем более что выгонять их из оврага было
некому: кривоногого лейтенанта, командира роты, как скоро выяснилось, меткий
немецкий пулеметчик снисходительной короткой очередью уложил в картошку на
вечный покой, взводных в роте ни одного не осталось.

x x x
Пока мы, взвод артиллерийского дивизиона, умаянные ночной работой,
просыпались, очухивались, немцы холмик перевалили, оказались у самого нашего
носа и окапывались уже по краям клеверного и картофельного полей, ожидая,
вероятно, подкрепления. Но тут со сна, с переполоху открылся такой огонь,
такой треск поднялся, что немцы сперва и окапываться перестали, потом, видя,
что мы палим в белый свет как в копеечку, снова заработали лопатками. Кто-то
из наших командиров уже бежал вдоль опушки, и кричал, и стонал: "Прицелы!
Прицелы, растуды вашу туды!" Я глянул на прицел карабина и тоже изругался:
прицел стоял на "постоянном" - в кого тут попадешь?! Сдвинул скобу на цифру
пятьсот и вложил новую обойму.
Немцы перебежками пошли вперед, приближаясь к лесу. Мне, да и всем,
наверное, казалось, что расстояние между нами и ними сокращалось уж как-то
слишком быстро, но слева от дороги, где был наблюдательный пункт штаба
бригады, заработали два станковых и несколько ручных пулеметов. Немцы
залегли, начали продвигаться вперед по-пластунски, еще бросок - и тут, в
лесу, мы или тоже драпанем, или уж зубы в зубы - у нас такое бывало. На
Днепре, брошенные пехотой, мы схватывались с немцами на наблюдательном лоб в
лоб, зубы в зубы - мне та драчка снится до сих пор.
Я начал переводить планку на двести пятьдесят метров и услышал команды,
доносившиеся из блиндажа командира дивизиона. "Залечь! Всем залечь!" -
разнеслось по опушке. Прекратив огонь, мы попадали на дно ячеек щелей, ходов
сообщений. Немцы подумали, что мы тоже драпанули, как наша доблестная
пехота, поднялись, радостно загомонили, затрещали автоматами - и тут их
накрыло залпом гаубиц нашего и соседнего дивизионов. Не знали немцы, что за
птицы на опушке-то расположились, что не раз уж этим артиллеристам
приходилось быть открываемыми пехотой и отбиваться самим, и никогда так
метко, так слаженно не работали наши расчеты: ведь малейший недоворот,
недочет - и мы поймаем свои снаряды. Но там же "наших бьют", а многие
"наши" шли вместе от русской реки Оки и до этой вот польской бедной землицы,
знали друг друга не только в лицо, но и как брата знали - брата по тяжелым
боям, по непосильной работе, по краюшке хлеба, по клочку бинта, по затяжке
от цигарки.
Нас было уже голой рукой не взять, мы многому научились и как только
наладили прицельный огонь из личного оружия, немцу пришлось залезать обратно
в картошку, в низко отрытые нашей пехотой окопчики и оттуда мстительно
щелкать по сосняку разрывными пулями. Снова начали работать из сельца
минометы, и снова у нас сразу же закричали там и сям раненые, сообщили, что
два линейных связиста убиты. Огонь наших батарей перенесли за холм, на
сельцо. Донесся слух, что сам комбриг велел накрыть минометы хорошим залпом.
Залп дали, но минометы не подавили. Комбриг заорал: "Это не залп, а дрисня!"
Тут же вызвал на провод нашего командира дивизиона. "Бахтин, а Бахтин, -
сдерживаясь изо всех сил, глухо и грустно заговорил комбриг. - Если мы
будем так воевать и дальше - к вечеру у нас не останется бойцов и нам с
тобой да с моими доблестными помощниками самим придется отбиваться от этих