"Виктор Астафьев. Так хочется жить (про войну)" - читать интересную книгу автора

забрали.
Десантник клонил группу в лесистые овраги.
В деревне нарастал шорох, крики, зазвенел мотор мотоцикла, собаки
залаяли. Старший сказал: "Ну, фриц, прости, не уберег тебя твой бог",- и,
как борова, заколол пленного. Разведчики долго плутали по лесу, слыша
повсюду голоса и выстрелы. Наткнулись, наконец, на ограду из колючих
растений, оцарапавшись, продрались сквозь нее и оказались в неразоренной, на
зиму закрытой пасеке, где и сидели три дня, опасаясь пчел, фашистов, жевали
плесневелые, мышами источенные сухари, старые соты и воск.
Тем временем наши войска перешли в наступление, продвинулись вперед.
Избитая, исцарапанная, голодная разведка явилась в свою часть. Там уже и
похоронки на всех четверых заготовлены.
А вот еще история, презанимательная, на этот раз из авиационной жизни,
которую Коляша услышал в госпитале.
В начале войны одна из наших штурмовых воздушных дивизий летала и
билась на первых, примитивных "Илах". Самолет состоял из отлитой вроде
сигареты болванки с пропиленной в ней дырой - для пилота, приделанных к этой
болванке крыльев, хвоста и не очень убойного вооружения, защиты же ни сзаду,
ни спереду - зачем вообще советскому воину, пусть и летчику, защита, когда
товарищ Сталин и его гениальные помощники предусмотрели только наступать,
громить, побеждать. Но на болванке той летали летчики кадрового состава, и
немцу не вдруг удалось посбивать и выжечь воистину стойкую, воистину славную
дивизию, но все равно без обороны тяжелые в управлении, слабоманевренные
самолеты были обречены, и в конце концов остался в дивизии один только "Ил".
Все
технические силы бросались на этот избитый, издырявленный, троса и
кишки за собой волокущий самолет, когда он возвращался с операции и плюхался
брюхом на посадочную полосу. И летчики строем стояли, чтобы подняться в
воздух и лететь на врага, который тучею гонялся за этим, все время
воскресающим, бессмертным штурмовиком.
Будь на месте немцев наши военные заправилы, они б давно уже списали в
расход две или три фашистских воздушных дивизии и ордена бы получили. А
немец, пока не добил, не уничтожил последний русский самолет, рапортовать не
станет,- не наловчился он еще как следует рапортовать о досрочно выполненных
планах, о стройках, завершенных за три года вместо пятилетки, ему, немцу,
еще предоставится возможность перенять наш передовой опыт по этой части, он
еще докажет, что мухлевать умеет не хуже нас, пусть и не по всей Германии, а
лишь на передовой, самой ее демократической части. Но в конце концов упрямые
немцы добили упрямый русский самолет, на который молились, за который
держались, за костями которого скрывались: штаб дивизии, политотдел,
хозяйственные и технические службы, секретные, финансовые отделы, смершевцы,
трибуналыцики, медики и сигнальщики,- в ту пору даже в полносоставной
авиационной части сражались один летающий к пяти обслуживающим летающего. К
концу же войны эта цифра утроится, где и упятерится, потому как самолет
сделается мощнее, боевитей, грозней, следовательно, и военных тунеядцев и
дармоедов на него навешается несметное количество.
Или история, свидетелем и участником которой был и сам боец Хахалин.
После Проскурова хорошо и ладно покатилось наступление вперед на запад,
и осень сухая была, фруктов и овощей урожай невиданный, жратвы от пуза, знай
воюй, громи захватчика! Как вдруг - о, сколько этих "вдруг" на войне! -