"Виктор Астафьев. Так хочется жить (про войну)" - читать интересную книгу автора

в коридоре барака в бабки или в чику - на дворе-то каленый мороз, вдруг
вопль: "Староста идет!" - и вся ребятня бросается врассыпную. Попадешь на
пути, виноват - не виноват, староста непременно за ухо на воздух поднимет,
орать начнет малый - пинкаря ему, стервецу, в добавку за то, что играет,
шумит, а за него человек крест несет, если жаловаться вздумаешь, родители
добавят - не попадайся на пути властей.
Коляша был краток и сдержан в повествовании о своей жизни. Выслушав
его, военный чин достал еще одну папиросу "Казбек", снова долго, как бы в
забывчивости, стучал ею об коробку, медленно прижег, выпустил дым аж из
обеих ноздрей в лицо солдата, босого, распоясанного, безропотно
припаявшегося к холодному каменному полу. От дыма Коляша закашлялся.
- Не куришь, что ли? - сощурился важный начальник.
- И не пью,- с едва заметным вызовом ответил Коляша.
- Старообрядец? Кержак?
- Как имел уже честь сообщить, я из семьи крестьянской, значит,
верующий, кержаками же, смею заметить, зовутся не все старообрядцы, только
беглые с реки Керженец, что в Нижегородской губернии.
- В какой, в какой?
- В Нижегородской.
- Нет такой губернии. Есть область. Горьковская.
- Когда двести почти лет назад старообрядцы уходили с реки Керженец в
сибирские дали, никакого Горького на свете еще, слава Богу, не было, да он и
не Горький вовсе, он Алексей Максимович Пешков.
- Вот как! - озадачился начальник, поерзал на табуретке, шире
распахнулся - голопупый сосунок, с которым он может сделать все, что ему
угодно, подначивает его, чуть ли не подавить стремится в интеллектуальном
общении. Ну, на это есть опыт, метода имеется. Сокрушенно покачав головой,
начальник со вздохом молвил: - И вот с такой-то нечистью воевать, врага
бить? Просрали кадровую армию, ныне заскребаем по селам, выцарапываем из
лесов шушеру в старорежимной коросте, а шушера вон за штык, боем на старших,
да еще умственностью заскорузлой ряды разлагает!
"Если бы не эта шушера, тебе, рожа сытая, самому пришлось бы идти под
огонь",- подумал Коляша, но за ним была мудрая и мученическая крестьянская
школа. Наученный терпеть, страдать, пресмыкаться, выживать и даже родине, их
отвергшей и растоптавшей, служить, мужик российский знал, где, как ловчить,
вывертываться.
- Оно, конечно,- поникнув головой, молвил Коляша, обтекаемыми словами
давая понять, дескать, меры, которые надлежит к нему применить, он и сам не
в состоянии придумать.
Начальника ответ не удовлетворил, но покорность тона, униженность, явно
показная, все же устроили, все же оставили за ним сознание превосходства над
этим говоруном-бунтарем, он приказал дежурному запереть его покрепче, а тому
олуху, Растаскуеву, в роте не появляться, пока не вставит зубы, обормот этот
- служака кадровый, нужный армии. Здесь же его...
Военный начальник не хотел огласки. Ребята сообщили - младший лейтенант
во всеуслышанье талдычит, что это нечистое дело он так не оставит - чтобы в
самой справедливой, самой передовой рабоче-крестьянской армии били человека,
держа за руки.
Вечером Коляша оказался под лестницей казармы, в помещении с
полукруглым сводом и оконцем полумесяцем. При царском режиме подлестничное