"Виктор Астафьев. Так хочется жить (про войну)" - читать интересную книгу автора

другу не родня. С тех пор сделалось в детдоме пакостно: парнишки начали
подглядывать за девчонками, девчонки за парнишками, шпана прорезала дыры в
деревянных стенах не только детдомовского, но и школьного туалета.
Сгорела высоконравственная воспиталка совсем быстро и неожиданно.
Будучи песельницей, танцоркой и вообще вертижопкой, она очень быстро
справилась с секретарем горкома комсомола Гордеевым, отбила его у
секретарши. Молодоженам дали половину итээровского домика с двумя комнатами
и кухней. Молодая жена не умела и не хотела вести дом, у нее в жизни были
более крупные задачи, и приспособила она детдомовских девчонок в уборщицы.
Как-то собрала она ребят на спевку у себя дома, но умысел у нее был, чтобы и
полы у нее вымыли певцы, и половики выхлопали, и вообще прибрались. Во время
уборки девчонки вымели из-под кровати с пружинами побывавшие в эксплуатации
гондоны и унесли домой, где парни их надули и бегали по коридору будто с
праздничными шарами, да и напоролись на директора детдома.
- Что это за пакость? - спросил директор.
Бывалые кэпэзэшники охотно и популярно объяснили директору, что это не
пакость, это гондон, что по-французски значит презерватив, одевается он на
хер во время полового сношения для того, чтобы женщина не забеременела.
Пусть директор насчет заразы не беспокоится, найдя гондон на помойке иль за
штабелями на причалах, парнишки их выворачивают, прополаскивают и только
после этой санитарии надувают ртом. При надувании советские презервативы
лопаются, но иностранные - разноцветные - доходят до размера праздничных
шаров, и на рыле у них обнаруживается нарисованная тигра, которая при
большом ветре шевелит усами, так что с этими веселыми изделиями вполне можно
ходить на первомайскую демонстрацию...
Воспиталку перевели в гороно - методистом - есть чему ей учителей
учить, в первую голову учительш.
"Ах, детство, детство! Нет к тебе возврата, не возвращается оно, зови
иль не зови, и ничего-то не вернуть обратно: ни игр, ни дружбы, ни любви..."
- пошел плестись стих в голове Коляши Хахалина, однако сон, все утишающий,
всех утешающий, сошел на него, и оборвались нехитрые воспоминания, и стих
оборвался, только боль осталась: ломило лицо, болела голова, из носа и
разбитых губ сочилось на подушку - били беспощадно, так вот врага-фашиста
били бы, так он давно бы уж нашу территорию очистил.
Раньше всех в дежурной комнате появился сам комбат, ходил, искал
чего-то. Коляша хоть и лежал, накрывшись одеялом с головой, все чуял. Комбат
отбывал в полку последние дни, потому что стрелял в свою жену из нагана,
прилюдно стрелял, в спортивном зале, когда жена его играла в волейбол,
азартно взвизгивая при каждом ударе по мячу. Она спуталась с каким-то более
молодым, чем ее муж, офицером, вот комбат и решил пришить ее, да рука
дрогнула. Комбата надо было судить и строго наказать, но жена его из
госпиталя прислала записку в штаб: "Прошу ни в чем не винить моего мужа
Генечку. Это святой человек". Решено было комбата от должности отстранить и,
от греха подальше, отправить на фронт.
Ушел комбат, явился командир автороты и ночной дежурный, уже сдавший
противогаз другому дежурному.
- А ну, покажись, покажись, воин! - скомандовал командир роты.
Коляша открылся. Командир автороты, поглядев на него, почти с восторгом
сказал:
- Эк они тебя отделали!