"Виктор Астафьев. Ночь космонавта" - читать интересную книгу автора

пододели старика. Впереди отца, удало распахнув котиковую шубу,
выпятив молодецкую грудь, стояла раздавшаяся телом, усатая тетушка
Ксана и делала Олегу ручкой,
Раздвинув плечом публику, минуя тетушку, которая с захлёбом
причитала: "Олежек! Олежек! Миленький ты мой!" - космонавт
приблизился к отцу, прижал его к себе и услышал, как звякнули под
клеенчато-шуршащим пальто медали отца. "Батя-то при всем параде!"
Отец тыкался нахолодавшим носом в щеку сына и пытался покаяться:
- Порол ведь я тебя, поро-о-ол...
"И правильно делал!" - хотел успокоить отца космонавт, но
тетушка-таки ухитрилась прорваться к нему, сгребла в беремя и осыпала
поцелуями, все повторяя рвущимся голосом: "Милый Олежек! Миленький ты
мой!.."
Мелькнуло в памяти ее интервью в центральной газете:
"Воспитывала... до десяти лет... Исполнительный был мальчик.
Учился хорошо, любил голубей... мечтал летчиком..."
Учился он, прямо сказать, не очень-то. Воля ему большая была. А
кто ж при воле-то ладом учится в детстве? Голубей любил или нет - не
помнит. Но уж точно знает - хотел быть столяром, как отец, о летном
деле не помышлял вплоть до армии.
Он с трудом вырвался от тетушки, снова пробился к отцу, вовсе
уже затисканному толпой, и успел ему бросить:
- Ты от меня не отставай!
Отец согласно тряс головой, а в углах его губ копились и дрожали
слезы. "Совсем он старичонка у меня стал. Никуда больше от себя не
отпущу!" - сказал сам себе космонавт и отправился пожимать руки и
говорить одинаковые слова представителям дипломатического корпуса.
Отца он увидел, спустя большое время, уже возле машин. Старик
проплакался и успел ободриться настолько, что даже перед модной
иностранкой, одетой в манто из русских мехов, отворил дверцу машины
со старинной церемонностью, и подмигнул Олегу Дмитриевичу: "Знай нас,
столяров- краснодырщиков!"
Как-то сразу отпустило, отцовская озороватость передалась ему, и
он настолько осмелел, что и сам распахнул дверцу перед иностранной
дамой, разряженной наподобие тунгусского шамана, и она обворожительно
ему улыбнулась улыбкой, в которой мелькнуло что-то знакомое.
- Знай нас, столяров-краснодыршиков! - вдруг брякнул Олег
Дмитриевич.
Дама, не поняв его загадочной шутки, все же томно прокурлыкала в
ответ, обнажая зубы, покрытые блестящим предохранительным лаком:
- О-о, как вы любезны! - и снова что-то знакомое пробилось
сквозь все помады, наряды и коричневый крем, которому надлежало
светиться знойным африканским загаром.
"Всегда мне черти кого-нибудь подсунут!" - досадовал Олег
Дмитриевич, едучи в открытой машине по празднично украшенным улицам
столицы, и мучительно вспоминая: где и когда он видел эту иностранную
даму, разряженную под шамана или вождя африканского племени. Толпы
празднично одетых людей кричали, забрасывали машину цветами,
школьники флажками махали, а космонавт, отвечая на приветствия, все
маялся, вспоминая эту самую распроклятую даму, чтобы поскорее