"Виктор Астафьев. Ночь космонавта" - читать интересную книгу автора

присловье: "Чего же, - скажет, - хрен ты голландский..."
- Из Дании! Из Дании! - радостно заорал космонавт, забыв, что
передатчики включены.
Сидевшие на пульте связи и управления инженеры изумленно
переглянулись между собой, и один из них, сжевывающий: в разговоре
буквы "Л" и "Р", изумленно спросил:
- Овег Дмитвиевич, что с вами? Вы пвиняви сигнав товможения?
- Принял, принял! Сажусь! Бабенка тут одна меня попутала, чтоб
ей пусто было!..
- Бабенка?! Какая бабенка?!
Но космонавт не имел уже времени на разъяснения, и пока там, на
Земле, разрешалось недоумение, пока на пульте запрашивали последние
данные медицинских показаний космонавта, которые, впрочем, никому
ничего не объяснили, потому что были в полном порядке, сработала
автоматическая станция наведения, и началась посадка,
Системы торможения включились по сигналу Земли, и изящный легкий
корабль повели на посадку, пожелав космонавту благополучного
приземления.
Полулежа в герметическом кресле, Олег Дмитриевич смотрел на
приборы, чувствуя, как стремительно сокращается расстояние до Земли,
мучительно соображая: "Сколько потерял времени? Сколько?.."
Потом было точно установлено - две с половиной минуты и одна
десятая секунды. Стоило ему это того, что вместо Казахстанской,
обжитой космонавтами, степи, он оказался в сибирской тайге.
Как произошло приземление и где - он не знал. Сильная,
непривычно сильная перегрузка вдавила его в кресло, что-то сжало
грудь, голову, ноги, дыхание прервалось. Он припал губами к датчику
кислорода, но тут его резко качнуло, в ногу ниже колена впилось
что-то клешней, и он успел еще подумать: "Зажим! Погнуло зажим".
Потом он действовал почти бессознательно, ему не хватало воздуха
и хотелось только дышать. Дышать, дышать, дышать! В груди его
хрипело, постанывало что-то, он делал губами судорожные хватки, но
слышались только всхлипы, а воздух туда не шел, и последние силы
покидали его. Напрягшись всем тренированным телом, уже медленно и
вяло поднял он руку, на ощупь нашел рычаг и, вкладывая в палец всю
оставшуюся в теле и руках силу, повернул его. Раздались щелчки: один,
другой, третий - он обрадовался, что слышит эти щелчки, значит - жив!
А потом, уже распластанный в кресле, вслушивался - срабатывают ли
системы корабля?
Раздалось шмелиное жужжание, перебиваемое как бы постукиванием
костяшек на счетах. Он понял, что выход из корабля не заклинило, и
подался головой к отверстию, возникшему сбоку. Оттуда, из этого
отверстия, сероватого, дымно качающегося, клубом хлестанул морозный
воздух. Земной, таежный, родимый! Он распечатал грудь космонавта.
Сжатое в комок сердце спазматически рванулось раз-другой и забилось
часто, обрадованно, опадая из горла на свое место, и сразу в груди
сделалось просторней. В онемелых ногах космонавт услышал иглы,
множество игл, и расслабленно уронил руки, дыша глубоко и счастливо.
Наслаждение жизнью воспринималось пока только телом, мускулами, а уж
позднее - и пробуждающимся движением мысли: "Я живой! Я дома!"