"Виктор Астафьев. Зрячий посох" - читать интересную книгу автора

которым и Тургенев подписался бы. Так дайте мне его в нем самом.
Больше мне сказать нечего. Все, что в рассказе от Вас, - превосходно,
описаний, казалось бы, много, но ни слова не выкинешь, напротив, испытываешь
то обязательное чувство - эх, еще бы позадержаться у этого пробивающегося
изпод снега ручья, услышать робкий, просительный писк Ночки, и "зло" берет
на автора, что он не вытащил ее из-под пихты в избу (ну что ему, автору,
стоило), словом, испытываешь все то, что и должен испытывать. Помню,
когда-то моя троюродная сестра, с которой я прожил бок о бок в отрочестве
(потом она стала серьезным партийным работником), просто заходилась от
злости на Диккенса, что он рано кончал свои романы, что вот-де, что бы ему
стоило написать дальше, и как они жили дальше, потом, какие у них были дети,
и в этой ее злости была величайшая похвала писателю, что я понял, конечно,
позднее, а она - не знаю, поняла ли. Теперь она уже пенсионерка и читает
только газеты. И вот если говорить о рассказе, как говорится, так он
вызывает именно это хорошее чувство злости, ну зачем, ну разве нельзя было
еще подзадержаться в избушке, посидеть у огонька, расположить к себе Ночку и
т. д. Так вот, хочется, чтобы и когда Гр. Еф. рассказывает, было такое
ощущение, чтобы я не только историю собаки от него узнавал - ну говори же,
говори, - подумал бы.
Впрочем, я уже начинаю повторяться. В разговоре я все это выразил бы,
может быть, эмоциями, короче, а в эпистолярном жанре получается как-то сухо,
уныло, чуть ли не назидательно, и очень трудно передать свое отношение.
Заболел я Вашим рассказом, вот и все. И, как всякий болельщик, кричу: "Еще
гол!"
Ну так как же все-таки? Возможно, на этот раз так и не увидимся.
Спасибо за книжку, о ней уж вдругорядь, а пока только спасибо не в смысле за
презент и экземпляр, а за то, что и как в ней написано. Если уедете,
напишите обязательно о планах на дальнейшее, о Вашем личном расписании.
Кланяюсь Вашим домашним. Мои кланяются Вам.
Ваш А. Макаров.
За ночь так и этак передумывал это письмо. Может, я ошибаюсь. И все же
думаю, нет. Есть какая-то нарочитость в том, что Ночка в роли мстителя Ив.
Ив. - какой-то обнаженный ход. Может, потому и рассказ Гр. Еф. приобрел
речевую потертость?
Ну, давайте руку. Вот так.
Дорогой Виктор Петрович! Поздравляем! Желаем здоровья, удач в
творческой и рыбной ловле!
Семейного благополучия!
Макаровы.
Дорогой Виктор Петрович!
Небось Вы уже в своих пенатах, а я все еще торчу в Москве и предаюсь
блуду - пишу внутренние рецензии: на лето нужны деньги; думаю заняться
подготовкой книжки, а книжку нужно кормить. Статьи, конечно, деньги дают и,
однако, не оправдывают себя - пока пишешь да проталкиваешь, глядь, истратил
больше, чем получишь. Больше, конечно, потому, что уж много очень советчиков
в редакции, к тому же, как говорил старик Державин: "Один хотел арбузов,
другой соленых огурцов". Вот и не доведу никак до печати своего Аксенова. Но
баста! На этом ставлю точку, больше пока не буду заниматься старыми
знакомыми. И есть у меня мечта написать о тех, кто "там, во глубине России",
о ком пишут мало, и не рецензии, конечно, а статьи-портреты. Но и сам-то я