"Виктор Авдеев. Моя одиссея (рассказы) " - читать интересную книгу автора

- Как так? Почему? Что стряслось?
- Понимаете, братва, - залпом объяснил я, переступая за ними порог, -
все уже было на мази. Ректор сказал: "Рисуете вы, паразит, прямо гениально",
но... затребовал справку про образование. Алгебру ему, видишь ли ты, подай!
Может, он думает, что я цифрами рисовать стану? Дело тут ясное: морда не
внушает доверия, забоялся, что у академиков по карманам начну лазить. Потом
"колеса", - я показал на свои огромные ботинки. - Видите: на крокодилов
похожи! Опять же ростом не удался...


Завьюжило, улицы города завалили сугробы. Снаружи, на заснеженном
подоконнике изолятора, тенькали желтогрудые синицы, прыгали сизые
приземистые поползни: мы их подкармливали крошками.
Неожиданно дядя Шура объявил, что нашим творчеством заинтересовался
журнал "Друг детей". На этой неделе к нам придет сотрудник редакции, чтобы
лично с нами познакомиться. Фурманов стоял у порога, весь облепленный
снегом, отряхивал шапку, бекешу, и в бездонных зрачках его черных глаз
прыгали веселые огоньки.
Мы совершенно застыли от изумления. Чего-чего, а лестного для нас
внимания со стороны печати мы никак не ожидали.
- Откуда же в журнале пронюхали про нашу санкомовскую шатию? - спросил
Пашка Резников. Его, как поэта, особенно заинтересовало известие о
сотруднике редакции. Вообще он, пожалуй, был самый грамотный парень из нас:
чуть ли не шесть классов кончил.
- Слухом земля полнится, - таинственно улыбаясь, ответил дядя Шура. -
Для академии из вас действительно еще пока никто не созрел. Сперва надо хотя
бы семилетку кончить, пройти основы рисунка, закон перспективы, свойства
красок. Вспомните старую русскую поговорку: без труда не вытащишь рыбку из
пруда. А вы все хотите взять сразу, с наскоку. Зато я вам приведу и другую
народную мудрость: терпение и труд все перетрут. Сообразили? Так что не
падайте духом, а пока ждите, что вам предложит журнал.
- А что он нам предложит? - наперебой допытывались мы.
- Поживем - увидим, - подвижное лицо дяди Шуры оставалось
непроницаемым.
Изолятор наш совершенно взбудоражился. Чего от нас понадобилось
сотруднику редакции? Зачем он вдруг решил явиться в ночлежку? Может, хочет
порасспросить про ректора-бюрократа и протянуть его в своем журнале? Или
задумал определить нас в какую-нибудь художественную студию? А что, если
вдруг свой портрет заказать? Конечно, мы возьмем с него дешевле, чем
задавалы академики.
Чем предположения были нелепее, тем мы в них больше верили. Теперь
изолятор наш блистал чистотою, как настоящая больничная палата. Мы скребли,
мыли пол, забелили нецензурные рисунки на стенах (их, в пику нам,
понамалевали симулянты, "страдающие нутром"), до блеска протерли стекла в
окне; окурки стали выбрасывать на лестничную площадку.
С утра, просыпаясь, мы тихо и молча глядели на дверь. Никто не
появлялся. Тогда мы начали высчитывать дни: один день прошел, два дня
прошло, три, четыре - и вот настало утро, когда наш счет прекратился. Сперва
мы не узнали сотрудника редакции. После уборки дядя Шура вошел к нам в
изолятор с неказистым человечком в простом черном пальто.