"Игорь Аверьян. Из глубины багряных туч " - читать интересную книгу автора

цигейковым воротником кургузого ватного полушубка и c восхищением молитвы
вбираю в себя трагическое зрелище могучей битвы стихий. Лицо мокро (от
растаявших на щеках соляных крупинках снега? от слез?) Седая муть, павшая на
вспененную в муках Меотиду, стремительный пролет туч над пустынными
туманно-серыми берегами - из хаоса в хаос, из бездны в бездну, из мглы во
мглу, - гул ветра, - ровный неумолкающий рев прибоя - ввергают мою душу в
высокий восторг. Ревущие бездны манят. В этих безднах - таинственно чувствую
это - судьба.
И уже знаю, что в жизни есть роковая тайна - которая не открыта никому,
но правит мирозданием.


_______________

Увлекшись описанием давнишней бури (случившейся в 1962 году, в феврале,
22-го числа, в четверг - вдруг это будет иметь значение в дальнейшем?),
явившись в ресторан в три, я очутился в пустом зале пред пустыми столами;
пришлось отправиться в кухню, где официанты и повар, пунктуальные
островитяне, не понимающие, как можно принимать ленч после половины
третьего, все-таки сжалились надо мной ("он же с континента, снизойдем
уж!"), словно над ребенком, и накормили меня весьма приличным обедом.
Отобедав, я, как был, без плаща, вышел на тротуар перед подъездом
отеля: подышать воздухом - ибо Норд-ост съел время моего обычного утреннего
моциона, о котором упоминалось выше. Хоронясь от накрапывающего дождика под
козырьком подъезда, я прохаживался вдоль стеклянного фасада отеля - и
столкнулся с моей смарагдовоглазой горничной, выбежавшей бодренько из
служебного выхода. Ах, каким освежающе-искристым водопадом зеленых вод
окатил меня ее веселый взор!


_______________

"...ввергают мою душу в высокий восторг".

В пятнадцать лет я еще ничего не знал о земной жизни (кроме того, что
ею правит некая роковая предопределенность). Но в пятнадцать лет я уже
перебредил стихами, уже в первый раз переболел Лермонтовым и Пушкиным, уже
перетвердил в тихие ночные часы любовные признания Фета и сладким ядом
отравлявшие меня стихи Есенина и многих прочих, чьи книги имелись в книжном
шкафу, стоявшем в большой комнате ("в зале") моего дома. Я
перепере-перечитал их все - и русские, и переводные (между прочим, и сонеты
Петрарки, и Ад Данте). О своем пережитом я писал длинные поэмы, ни одной из
которых так и не смог закончить.
В ту зиму я только начинал заболевать математикой; я с упоением возился
в системах уравнений и в гиперболах с параболами, но и с таким же упоением
читал Гомера; мир полнился божественным отсветом античности, открытой мне
лишь своим прелестным, сказочным, умным ликом; от одних только имен Эвклида
и Архимеда трепетало сердце; Ахилл, Тезей, Геракл - звучало как музыка;
где-то на берегах Меотиды, на моих берегах, Ифигения разыскивала, стеная,
своего брата... Даже украл в школьной библиотеке древнегреческие мифы в