"Игорь Аверьян. Из глубины багряных туч " - читать интересную книгу автора

даже слуг там не было. Во время последней нашей встречи обещал в следующий
раз меня туда свозить и кое-что показать...
Говорили, что за неделю до исчезновения он составил завещание, по
которому все состояние оставил своей незамужней внучке; и вообще, все его
дела оказались в изумительном порядке; он словно готовился к уходу.


_______________

Мои коллеги из Европы и Америки, слетевшиеся сюда на мое
Т-пре-образование как мухи на мед, поспорив и посмаковав его возможности,
разъехались по своим странам и делам. (Слава Богу, мой всегдашний яростный
оппонент и почти враг Магнус Фейн из США в этот год не приехал. И хорошо;
настроение своим брюзжанием не портил.)
Отель опустел. Гулкая тишина встречает и сопровождает меня в его
извилистых коридорах и на имперски пышной мраморной лестнице. Вкусив
обильнейший не по-европейски завтрак в безлюдном ресторане с крахмальными
скатертями на обширных, как поля Сомерсетшира, столах, я пешком, презрев
лифт, поднимаюсь к себе на третий этаж и усаживаюсь за письменный стол,
взятый напрокат в лавке напротив. Снаружи, словно по заказу, сыплет вот уже
который день мелкий английский дождик, наполнивший городок и мою комнату
уютным шорохом. Не придумаешь лучшей погоды и обстановки для работы.
Итак, я один. Сижу в номере и вкалываю от зари до зари. Каждое утро в
одиннадцать с четвертью в номер является не равнодушное, прилизанное,
надезодорантенное и бесполое существо с пылесосом, как во всех отелях на
Западе, а бодрая, краснощекая и при всех женских статях энергичная и
умноликая молодая девица со шваброй и ведром, которая мощно моет пол,
напоминая бравого матроса, драющего палубу старинного брига. Девица весело и
дружелюбно обращается ко мне, но я не понимаю ее местного говора (все ее
речи слышатся мне как бессмысленное смешение звуков: что-то вроде
"уэй-уи-уок-уээ") и, послав ей улыбку, ухожу из номера, прихватив зонт. Пока
она убирается в номере, я гуляю. Это единственный час в сутках, который я
выкраиваю в своем жестком рабочем графике для моциона на свежем воздухе.
Раскрыв зонт и обходя лужицы на тротуаре, я в хорошем темпе вышагиваю
вверх по Бэрфорд-стрит и позволяю порхать в голове легким, необязательным
мыслям.
Почему-то чаще всего я думаю о том, что не зря прожил жизнь.
Я складываю зонтик и, опираясь на него, как на трость, этакой
европейской походочкой сворачиваю на набережную, расположенную на гребне
крутого глинистого обрыва, вертикально сверзающегося к морю. Здесь Океан
мощно дышит в лицо... Обрыв извилист, и с набережной видны в глинистом
отломе его борозды, складки и выступы, чьи очертания слагаются - при наличии
у вас минимума воображения - в причудливые картины: мне, например, видится
неторопливая беседа нескольких бородатых исполинов, косо взглядывающих друг
на друга из глинистых расселин.
Внизу, метрах в тридцати, с мощным шумом плещется Океан: серая масса
воды, расстилающаяся до горизонта.
Бескрайняя тяжкая масса жидкой праматерии одухотворена, жива и смотрит
на меня холодно и цепко.