"Франсиско Аяла. Рассказ Мопассана ("История макак" #2)" - читать интересную книгу автора

приятелей, отказался от дальнейших уговоров и решил сделать заход с другой
стороны, то есть побеседовать с Антуньей, обладавшим достаточно светлым
умом, чтобы понять, как несправедливо обошелся он с нашим общим другом. И
когда наконец я смог высказать ему все упреки, философ признался, что тоже
чрезвычайно огорчен, что ссора была длянего тяжелым ударом, но, видно,
ничего с этими женщинами не поделаешь. И, закатив глаза к потолку, он
полушутя-полусерьезно позавидовал моему безбрачию. Антунья поспешил окутать
себя защитной паутиной из туманных, расплывчатых фраз и обобщений, пока
терпение мое не лопнуло и я одним махом не разорвал эту паутину, спросив,
что же, собственно, произошло. И тогда философ, голосом и взглядом взывая к
сочувствию и делая вид, будто уже заручился им, поведал мне - "ох уж эти
женщины!" - что жена Дурана, решив подарить его супруге (терпеть не могу
подобных подарков!) платье ко дню рождения, послала ее к своей модистке,
чтобы заказать все, что придется по душе. "Вот из этой-то никому не нужной
фамильярности возникают потом осложнения", - заметил Антунья. В тот
злосчастный вечер бедняжка была просто счастлива, что сможет покрасоваться в
Муниципальном театре выбранным туалетом; и вдруг на тебе: другая одета
совершенно так же! Ну, тут уж кровь бросается в голову, гнев ослепляет, еще
немного - и в ложе прозвучит звонкая пощечина, философ улыбнулся смущенно и
насмешливо, в общем, ему, мало того что пришлось быть свидетелем ужасной
сцены, пришлось еще сделать все, чтобы успокоить жену, другого выхода просто
не было. У него не было другого выхода! Антунья, очевидно чувствуя себя не в
своей тарелке, поторопился перейти к наблюдениям точным и несколько
меланхоличным - в любой другой ситуации вызвавшим бы восхищение - о
последних днях индивидуализма в нашем чересчур социализированном и безликом
мире, где большинство женщин не смогли бы даже понять неловкость, смущение и
гнев этих дам, увидавших друг друга в одинаковых ливреях; да, нелегко понять
это теперь, когда наивысшее удовольствие, сулящее людям внутренний комфорт и
покой, заключается в том, чтобы найти в других точное отражение своих
вкусов, идей, любви, пристрастий и так далее. Антунья собрался даже кстати
рассказать старинный анекдот о чудаке солдате, заказавшем себе шелковую
форму с разными замысловатыми украшениями. Мне пришлось довольно резко
прервать его, чтобы не дать снова уйти от объяснений. "Конечно, конечно, -
сказал я, - все это прекрасно; но ты, надеюсь, понимаешь, что бедный Хосе
Луис..." "Да, - ответил он, - думаю, ты сам видишь, как мне все это тяжело.
Но что оставалось делать? Я был в совершенно безвыходном положении". Пытаясь
оправдаться передо мной, Антунья принялся расписывать, сколько усилий он
приложил, чтобы утихомирить разгневанную супругу, урезонить ее, объяснить,
что такое совпадение - чистая случайность, ведь и жене Дурана оно не
доставило никакого удовольствия; уговаривал покинуть театр без шума, обещая
впоследствии непременно выяснить, в чем дело, и действовать самым
решительным образом, если вскроются дурные намерения с чьей бы то ни было
стороны. Но обещания и мольбы оказались тщетными. В упрямой ярости женщина
твердила, что ее нарочно хотели оскорбить идиотской выходкой. А все козни
подлой модистки! Теперь понятно, почему она так настойчиво уверяла, будто
именно такой фасон особенно по душе госпоже Дуран, - хотела хитростью
внушить доверчивой заказчице желание купить именно это несчастное платье...
Увещевания философа лишь еще больше распаляли гнев Ксантиппы. Одним словом,
Антунья очутился перед печальной необходимостью рассориться с Дураном и
требовать у него публичного извинения.