"Франсиско Аяла. Наш безвестный коллега ("История макак" #4)" - читать интересную книгу автора

homme de lettre *. И надо же так случиться! Именно тогда, в дни тягостных
раздумий, на моего бедного друга свалился один из тех пренеприятных визитов,
от которых Пепе не всегда удавалось отделаться: приходилось идти на уступки
супруге и платить дань уважения родственным чувствам, участвуя в пошленьких
мирных сборищах с их непременными сандвичами, кока-колой и традиционной
рюмочкой хереса для дядюшки Родригеса, директора одного из филиалов
Земельного банка, для вдовы инженера Ордуньи, для самого Ороско и еще для
нескольких почтенных родственников, тех самых, что, несмотря на всеобщее
сопротивление, неизменно удаляются, едва молодежь заводит радиолу и
устраивает танцы в патио. На этот раз, когда супруга Альвареса Сото
осведомилась у Ороско, не оставил ли он свою должность курьера, а сам
Альварес Сото, не дав Пепе и рта раскрыть, поспешил сообщить жене, что
хозяин дома служит вовсе не курьером, а в редакции газеты "Курьер",
предприятии не менее значительном, чем любое министерство, мой друг
вспомнил, что подобное заблуждение в прошлом году вызвало точно такую же
дискуссию между супругами Альварес Сото и Хосе Ороско собственной персоной,
только на этот раз, вместо того чтобы поморщиться, мысленно назвать супругов
дураками - характеристика, подходящая, впрочем, ко всей благородной
компании, - и обругать себя за то, что согласился прийти на вечеринку, Пепе,
неожиданно ощутив нечто похожее на испуг, бросил на сеньору Альварес Сото,
благожелательно взиравшую на него близорукими глазами из-за толстых очков,
взгляд, в котором явно читалась робость. Все это он поведал мне, рассказывая
о самом себе так, словно речь шла о постороннем человеке. И потом, в тот
злосчастный вечер мой друг не воспользовался минутой, когда начались танцы,
чтобы улизнуть, подобно прочим солидным членам семьи, а, напротив, к
великому удивлению жены, не перестававшей втихомолку за ним наблюдать, взял
да и уселся в углу, возле кадки с каким-то растением. И там, укрывшись ото
всех, просидел довольно долго, не двигаясь, погруженный в смутные
размышления о том, какой смысл имеют, да и имеют ли вообще смысл, муки
творчества, и после жаркого спора с самим собой решил, что, вероятно,
поддался обману, всеобщему обману, без сомнения разделенному его товарищами
по перу, но от этого не менее досадному, и что все его так называемые
заслуги - результат мелкой драчки, борьбы самолюбий вокруг ничтожных
доходов, ради которых любой скромный служащий в конторе или в торговом
учреждении не должен ни творить, ни потворствовать, ни притворяться. Взять
хотя бы газету, где он служит, - разве это не торговое предприятие? И что
общего имеет с литературой работа, требуемая от него в обмен на жалованье? В
глазах, пусть близоруких, управляющего разве не является он обычным
чиновником, с равным успехом могущим служить и курьером? Ну да, именно
чиновником, и никем иным. Так воспринимали журналистскую работу почти все
его товарищи по редакции: как обычную работу, трамплин, чтобы повыситься в
послужном списке, выйти в большой свет. Им вместе со всеми своими книгами
(Пепе, презиравший коллег, никогда не строил иллюзий на этот счет) он
казался просто тщеславным, напыщенным выскочкой. "В те минуты, - признался
мне потом Пепе, вдруг помрачнев, - я понял, что еще немного - и дойду до
края; было даже как-то сладостно ощущать себя таким безнадежно пропащим".
Ему вдруг показалось, что образ солидного писателя Хосе Ороско - всего лишь
видимость, что он самый обыкновенный неудачник, а вся его жизнь - чистейшей
воды обман.
______________