"Франсиско Аяла. Наш безвестный коллега ("История макак" #4)" - читать интересную книгу автора

зятем, кузеном, а то и просто приятелем жены какого-нибудь министра или
генерального директора, чтобы тебя, никудышного поэта, самого заурядного
журналиста, назначили на высокий и доходный административный пост, присудили
официальную премию и пригласили на прием в посольство, где ты с гордым видом
будешь представлять интеллигенцию страны; к такому положению дел давно
привыкли, и только дураки, которых, впрочем, не так уж и мало, могут
заблуждаться на этот счет. Искусство, литература, разумеется, не те области,
где государство и его чиновники достаточно компетентны. И лишь некоторая
стихийность общественной жизни, ее капризы, как известно, могут приводить к
тому, что одни ценности произвольно отвергаются, другие устанавливаются.
Однако эти здравые рассуждения утратили свое успокоительное действие на
душу Ороско, лишь только мой друг спустя несколько дней спросил в книжной
лавке Сантоса, куда частенько заглядывал, не завалялось ли случайно
какой-нибудь книги Альберто Стефани, и сам Сантос Лопес, пристально
вглядевшись поверх очков в бесстрастное лицо знаменитого писателя и странно
обрадовавшись такому интересу, поспешно выложил перед Пепе четыре книги
разного формата, а также вызвался достать, если угодно, "Зловещий квартал" и
"Шелковое сердце", которые расхватали еще несколько месяцев назад, но,
возможно, удастся раздобыть пару экземпляров, хоть и не последнего издания.
"Неужели эти книги пользуются таким спросом?" - удивился Ороско. И хозяин
лавки Сантос уклончиво и многословно, дабы не задеть самолюбия писателя
случайным намеком на судьбу его собственных произведений (старый хитрый
галисиец, хотя и был человеком необразованным, обладал определенной
сметливостью), объяснил, что книги Стефани, по мнению знатоков весьма
посредственные, не лишены, очевидно, некоторых достоинств, так как издаются
большими тиражами и иногда переиздаются... Из четырех предложенных томов
Пепе выбрал два, как раз те самые, которые я пролистал у него дома. Подобная
популярность Стефани заставила Ороско несколько видоизменить утешительные
рассуждения и, обличив политиков и чиновников, обличить также достойные
всяческого осуждения пошлые вкусы безграмотной черни. Конечно же, за
Альберто Стефани стоит целый легион популярных писак, сумевших обратить
пустую болтовню, потертые остроты и нелепые страдания в звонкую монету. Но
разве все это может называться литературой? Разве могут называться
литературой бесчисленные радиоповести, сценки на рыночных подмостках, тексты
песен, танго и болеро, душещипательные репортажи?... Если так, то...
И все же, какими бы убедительными ни казались приведенные аргументы,
сделанное открытие отняло у Ороско всю уверенность в себе; если отвернуться
от официального признания, если добровольно пренебречь признанием и
восторгами публики (а разве мнение правительства и народа не одно и то же в
такой демократической стране, как наша?), то в чем же цель изящной
словесности, каковы ее основа и польза? Может быть, это всего лишь игра, и
притом пустая игра, которую затеяла кучка праздных, незрячих, а возможно, и
глупых людей и так увлеклась, что стала принимать себя всерьез?
В конце концов продукция Стефани и все подобные ей творения, выходившие
колоссальными тиражами, заставили Хосе Ороско, писателя с твердой
репутацией, усомниться в том, что продажа нескольких тысяч экземпляров его
собственных произведений является таким уж значительным успехом; книги
Стефани превратились в глазах моего друга в некий символ, печальное
свидетельство сильнейшего влияния на общество авторов дешевых, сенсационных
репортажей; популярность "нашего безвестного коллеги" лишний раз говорила о